Атомная
теория вечности (отрывки)
1
Где
же это было,
когда? Слабое
дуновение
шевелило ажурный
занавес, крупный
шорох шагов,
вкрадчивое
постукивание
каблуков по
тротуару, голоса
мужчин, смех
женщин доносились
через открытое
окно первого
этажа,
доносилась
жизнь,
и всё это была
Москва, город
юности и детства,
– та самая Москва,
которой ныне
нет и в помине,
потонувшая,
как Атлантида,
в океане вечности.
В
пятом веке до
нашей эры фракийский
грек Демокрит,
которого некоторые
считают предшественником
российского
еврея Георга
Кантора, творца
теории множеств,
учил, что мир
состоит из
мельчайших
неделимых
частиц. Мы же
в свою очередь
можем сказать,
что Вселенная
памяти представляет
собой континуум
минимтальных
воспоминаний,
– и вот он, один
из таких атомов
памяти: московский:
летний вечер.
Открытое настежь
окно, колышащийся
занавес, лукавый
стук каблуков,
обрывки фраз,
женский смех,
темнеющая
прохлада нашего
бывшего переулка
между Чистыми
прудами и Мясницкой,
округа, от которой
почти ничего
теперь не осталось.
2
Я хотел
бы вернуться,
снова призвав
на помощь пусть
и не вполне
надёжную память,
– вернуться
к обстоятельствам
моей оттаявшей
жизни, о которой
только и можно
сказать, что
это была недвижная,
замороженная
жизнь, говоря
на языке звездословия
– ночное прозябание
в лучах Сатурна.
Стояли пятидесятые
годы, середина
минувшего века.
Как известно,
век на шестой
околосолнечной
планете продолжается
3000 лет.
Назначенный
охранять сооружения,
на которые
никто никогда
не покушался,
– продуктовый
ларёк для
вольнонаёмных,
закуток с
хозяйственными
принадлежностями,
сарай пожарной
охраны, где за
створами ворот
стояла наготове,
в хомуте и оглоблях,
под дугой,
взнузданная
и впряжённая
в повозку лошадь,
– я расхаживал
взад-вперёд
по снежному
насту вдоль
запретной
полосы мимо
и рядов колючей
проволоки, мимо
увешанного
лампочками
глухого древнерусского
тына из жердей
в два человеческих
роста, между
угловыми вышками,
обливавшими
спящую жилую
зону белыми
струями прожекторов.
Налево от крепости,
в иссиня-чёрной
пропасти неба
мерцали ртутные
звёзды вертикально
стоявшей Большой
Медведицы, над
моей головой
застыла сияющей
точкой Полярная
звезда. Я отыскивал
ярчайшее украшение
нашего северного
неба, алмазный
Юпитер, искал
и не находил
тусклое светило
моей судьбы
– Сатурн, семижды
окольцованную
планету лагерей.
Время
от времени,
основательно
озябший, я заходил
погреться в
каморку бесконвойного
пожарника,
мужика католика
родом из Галиции,
иначе польской
Западной Украины,
старше меня
вдвое, по имени
Иустин. Он
прислуживал
в посёлке жене
вечно пьяного
начальника
лагпункта,
старшего лейтенанта
Ничволоды,
точнее, как
говорили, спал
с ней, выполнил
почётное задание
заколоть поросёнка
и в награду
получил сцеженную
поросячью кровь
и кишки. Иустин
сидел перед
горящей печкой
и угощал меня
кровяной колбасой,
которую я никогда
в жизни не ел.
До конца моих
дней не забуду
её дивный запах
и вкус.
3
Вскоре
мне пришлось
расстаться
с добрым Иустином.
Начальство,
которому нечасто
приходили в
голову счастливые
идеи, вновь
подарило мне
редкостную
привилегию
одиночества,
назначив караулить
лесосклад в
сто пятом квартале.
По-прежнему,
как расконвоированный
малосрочник
– всего восемь
лет, – я протягивал
дежурному
надзирателю
на вахте свой
пропуск и выходил
без конвоя за
зону.
До склада
было не так
далеко, каких-нибудь
десять километров.
Приближаясь
к объекту, я
угадывал в
темноте штабеля
брёвен. Теперь
нужно было
запастись
топливом – не
слишком сырыми
щепками, кольями
и обрубками
помельче, обрывками
берёзовой коры
для растопки.
Тысячелетия
тянулись, я
сидел у костра
и думал о том,
что моя жизнь,
быть может,
обретёт своё
назначение
и смысл, если
когда-нибудь,
через много
лет, я о ней напишу.
Небо
надо мной
заволоклось,
вот-вот должен
был начаться
снегопад. На
затёкших от
неподвижного
сидения ногах
я побрёл к сторожке,
лёг на топчан.
Частички памяти,
как снежинки,
закружились
в засыпающем
мозгу. И тотчас
шевельнулась
гардина, донеслось
цоканье женских
каблуков, я
услышал смех
и говор.
Январь
2014
|