Елена Бальзамо
ПОД
ЗНАКОМ КОРОЛЯ
Послесловие
к французскому
переводу повести
«Час короля»,
Париж,
изд. Вивиан
Ами 2005
― Час
короля?.. Да ведь
это самый
прекрасный
образец русской
прозы второй
половины нашего
века.
― В
самом деле?
― Я
в этом уверен,
― заявил мой
собеседник
со всей категоричностью
своих восемнадцати
лет.
Этот
разговор
происходил
в конце 60-х годов
в коридоре
девятого этажа
корпуса гуманитарных
наук МГУ.
Филологический
факультет
помещался
на девятом
и десятом этажах,
выше разместились
философы, еще
выше историки.
Длинный коридор,
куда выходили
двери многочисленных
аудиторий,
был обычным
местом наших
прогулок в
перерывах
между занятиями,
между диалектическим
материализмом
и английской
фонетикой.
Мы говорили
о литературе,
обменивались
впечатлениями
от только что
прочитанных
книг, читали
стихи. Книги
были разные
– от положенных
по программе
русской либо
иностранной
литературы
до самиздата
и произведений,
попадавших
в Россию нелегально.
Самидат
нередко представлял
собой третий
или четвертый
экземпляр
машинописной
копии, который
давали для
прочтения
на ночь.
Чтение
это было рискованным,
вас могли
исключить
из университета.
Все это носило
привкус опасного
и незабываемого
приключения.
Стихи Бродского,
философствования
Зиновьева,
«1984 год» Оруэлла...
Вот так мы, я
и мой приятель,
прочитали и
«Час короля».
Я должна была
согласиться
с безапелляционным
суждением
моего приятеля
насчёт лучшего
образца русской
прозы. Этот
маленький
роман врезался
в память. Мне
понравились
его компактность,
законченность,
отточенный
стиль, особый
тон повествования.
Немалое впечатление
произвела и
тема.
Я понятия
не имела, кто
такой этот
автор – Борис
Хазанов, ничего
не знала о его
жизни и переменчивой
судьбе. Потом
кое-что узнала.
Оказалось,
что он родился
в Ленинграде
в 1928 году, изучал
классическую
филологию в
Москве, годы
1949-55 провел в лагере
за антисоветскую
пропаганду,
позже работал
врачом и сделался
подпольным
писателем.
Его произведения
публиковались
за границей.
«Час короля»
был напечатан
в израильском
русском журнале
«Время и мы»
в 1976 году. Ничего
этого я не знала.
Лишь через
годы, уже на
Западе, я отыскала
этот журнал.
Повторное
чтение не
изменило первого
впечатления.
Некоторое
время спустя
я перевела
текст на французский
язык.
Теперь
я могла отдать
себе отчёт,
чем, собственно,
подкупил меня
этот роман.
Строгая, упорядоченная
проза, экономность
средств выражения
заметно отличали
её от напоминающих
гигантские
фрески, многословных
романов советской
литературы,
да и от той
акварельной
прозы, к которой
приучила нас
русская литература.
Что же это было:
рисунок? гравюра?
Меня словно
осенило: средневековая
миниатюра!
Та же замкнутая
в себе, завершённая
композиция,
тот же анахронический
характер, такое
же смешение
эпох и стран,
почти библейские
персонажи,
отсылка к
историографическим
трудам, аллегорический,
вневременный
характер
повествования,
смесь географии
с историей,
стилизация,
близкая к
маньеризму,
а вместе с тем
жгучая, актуальнейшая
проблематика.
Маленький
роман Хазанова
коснулся таких
тем, обсуждение
которых было
абсолютно
исключено в
советской
литературе
того времени.
О них невозможно
было даже
упоминать.
Прежде
всего еврейская
тема. Она оставалась
абсолютным
табу по многим
причинам, включая
государственный
антисемитизм,
который никогда
открыто не
провозглашался,
но подпитывался
антисемитизмом
народным,
дававшим себя
знать повсюду.
. Эмиграция
советских
евреев в Израиль,
несмотря на
полное молчание
властей, продолжалась
в течение всех
последних
лет и в свою
очередь усиливала
эту напряженность.
Прибавьте
международную
обстановку,
холодную войну,
официальную
точку зрения,
согласно которой
сионизм смыкается
с всемирным
американским
империализмом,
и т.п
Евреям
уступали «право»
на Голокауст.
Вместе с тем
было табуизировано
самое слово
еврей.
Ясно,
что роман
Хазанова не
имел никаких
шансов быть
опубликованным
в своей стране.
Не менее подозрительным
был его стиль
да и сюжет:
страна, порабощённая
тоталитарным
режимом, особый
иронический
тон, прозрачность
намёков. Вам
рассказывали
о немецкой
оккупации
небольшого
северного
государства
наподобие
Дании или
Нидерландов.
Здесь нетрудно
было угадать
аналогию с
Советским
Союзом. Как
было не подумать
о захвате
маленьких
государств
Прибалтики,
как не вспомнить
о событиях
1939 года, когда
польская
кавалерия,
подобно гвардии
короля Седрика
Х, с саблями
наголо попыталась
сопротивляться
немецким войскам.
Свежа была
и память о
разгроме Пражской
весны.
Так мы
подходим к
центральной
теме романа:
бессмысленный
на первый взгляд,
отчаянный и
благородный
жест и цена,
которую за
него платят.
Проблема, как
ее ставит Борис
Хазанов, может
быть сформулирована
следующим
образом: как
увязать личную
свободу с
реальным
использованием
этой свободы.
Кажется, что
автор хочет
сказать: внутренняя
свобода существует
лишь тогда,
когда она
становится
действием.
Недостаточно
чувствовать
себя свободным,
нужно действовать.
Так и поступает
старый король,
когда он выходит
из дворца в
парадном мундире,
с шестиугольной
звездой Давида,
которую пришила
ему на грудь
королева. Так
поступили и
гвардейцы в
романе, и вышедшие
на Красную
площадь отважные
диссиденты
68-го года. Каждый
раз реальные
последствия
такого абсурдного
на вид поступка
оказываются
губительными:
король увлекает
своё государство
в катастрофу
оккупации,
русские диссиденты
становятся
жертвами тайной
полиции. Для
советских
читателей,
тайком передавших
друг другу
«Час короля»,
измятые листки
слепой машинописи,
на одну ночь,
вопрос этот
отнюдь не был
абстракцией.
. И всё-таки:
имело ли диссидентское
движение вообще
какой-либо
смысл? Притча
о старом короле
– вот ответ
писателя
Закончив
это послесловие,
я написала
письмо свому
другу, тому,
с кем я разговаривала
когда-то в
коридоре нашего
факультета.
Теперь он
профессор в
Оксфорде. Мне
хотелось сказать
ему, что в свои
18 лет он оказался
прав. Я и теперь
согласна с
тем, что этот
маленький
роман – прекраснейший
образец русской
прозы второй
половины
двадцатого
века.
Шартр, сентябрь
2004
Сокращённый
перевод с
франузского
Г. Шингарёва
|