Чтение

С тяжёлым портфелем под мышкой писатель вошёл в мрачный вестибюль бывшего императорского университета, рассчитывая увидеть свой портрет на доске объявлений. Немногие студенты покидали здание, уборщица возила шваброй по каменному полу. Портрета не оказалось, и не было никакого объявления. Писатель поднялся по широкой лестнице и отыскал аудиторию № 112; к дверям была прикноплена записка: вечер состоится в гуманитарном корпусе. Писатель полагал, что это и есть гуманитарный корпус; пришлось спуститься, но сторожиха плохо знала расположение аудиторий и ничего не слыхала о вечере. До начала оставалось пятнадцать минут. Он тащил свой портфель по безлюдным коридорам, ему помог сориентироваться висевший на пожарном стенде план эвакуации на случай стихийного бедствия.

Наконец, он увидел рядом с входом в Большую аудиторию красиво отпечатенное объявление с фотографией. От руки было приписано, что встреча переносится в Малую аудиторию. Он припомнил, что Малая аудитория находится этажом выше. Перед открытой дверью прогуливался человек. Видимо, публика уже сидела в аудитории. Там стоял стол с лампой и графином и полтора десятка стульев. «Не знаете ли вы, – спросил он, – где будет чтение?» – «Здесь, – ответил приветливый молодой человек, – только автор ещё не пришёл». – «А где же народ?» – «Может быть, соберутся», – сказал слушатель.

Немного погодя писатель снова обратился к молодому человеку: «Как вы думаете, может, не стоит ждать?»

Слушатель улыбнулся. «Я пошутил. Я ведь сразу узнал вас, Хотя на фотографии вы гораздо моложе».

«Онегин, – сказал писатель, – я тогда моложе, я лучше, кажется, была». Ему было не по себе, и он хотел смягчить неловкость шуткой.

«Может быть, начнём?» – предложил слушатель.

Романист сел за стол, а публика в единственном числе поместилась в первом ряду. Писатель положил перед собой толстый манускрипт, включил лампу, надел очки и налил воды в стакан. Потом снял очки и окинул взглядом пустую комнату. «Дорогие друзья... – проговорил он, не зная, с чего начать. – Я имею в виду вас, мой единственный слушатель и, будем надеяться, читатель...»

«Просим», – сказал молодой человек и похлопал в ладоши.

«Этот роман, – продолжал писатель, – первый том задуманного мною цикла, который должен составить основной труд всей моей жизни, так сказать, opus magnum... Я представляю его себе как широкое эпическое полотно... Панорама жизни и подвигов нашего народа за последние... скажем, пятьдесят лет. Но прежде хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли на мой вечер. К сожалению, сегодня мало кто интересуется серьёзной литературой».

«Каждый писатель мечтает о том, чтобы когда-нибудь написать свою главную книгу. Но для этого нужна такая степень сосредоточенности... – от волнения он не мог найти нужные слова и сделал глоток воды, – которая требует освобождения от всего постороннего, от всяких меркантильных расчётов. Конечно, такая книга пишется не в расчёте на немедленное признание!»

Он значительно, почти с укором посмотрел на слушателя.

«Но будущее нас рассудит. Ну-с, а теперь я хотел бы... – он искал рукой очки, – прочесть несколько глав из второй части. Я забыл сказать, что роман состоит из трёх частей с прологом и эпилогом, действие первой части происходит в наши дни, а вторая часть переносит нас в прошлое. Что же касается третьей части...»

«Простите, – перебил его молодой человек, – я, конечно, не могу вам указывать. Может быть, лучше начать с самого начала?»

«С начала? – проговорил писатель, листая рукопись. – Вы предлагаете начать с начала. Ну что ж».

И он начал читать, и читал сорок минут.

Когда, потрясённый размахом своего замысла, чувствуя, что никогда ещё проза не удавалась ему так, как удались эти страницы, романист снял очки и поднял глаза на публику, ему показалось, что комната полна людей.

«Может быть, будут вопросы?» – спросил он, дождавшись, когда утихнут аплодисменты.

Слушатель поднял руку. «У меня вопрос. Не могли бы вы дать мне почитать эту вещь? Она произвела на меня большое впечатление».

«Правда? – Писатель был растроган. – Спасибо. Мне важно было узнать, какой отклик моя работа встречает у молодёжи. Но, видите ли, мне очень жаль, это мой единственный экземпляр».

«Как, – удивился слушатель, – разве у вас нет копий?»

«Увы. Перепечатка стоит очень дорого. Мне придётся делать копии самому. Раньше, конечно, это было проще...»

«Раньше? Угу. А можно мне взглянуть?» Молодой человек встал со своего места и подошёл к столу.

Писатель пробормотал:

«Кое-что придётся ещё пошлифовать. Подсократить кое-что... Например, вот это место... Вам не кажется, что монолог отца несколько затянут?»

«М-м? – рассеянно отозвался молодой человек. Он перелистывал рукопись. – Нет, нет, ничего не надо сокращать; всё прекрасно».

«Сознайтесь: вы сами пробуете себя в литературе? Я угадал?»

Молодой человек скромно улыбнулся.

«Как вам сказать; пожалуй. Но мне всё-таки придётся попросить вас...»

«О чём?»

«Я же вам сказал. Отдать мне рукопись».

«Ну, знаете», – сказал писатель.

«Я бы не хотел прибегать к насилию».

«Этого только не хватает, – усмехнулся писатель. – Да кто вы такой?»

На лице молодого человека изобразилось сострадание, он наклонлся и поднял прислонённый к стулу портфель.

«Я думаю, нам не стоит ссориться, – промолвил он, показывая писателю служебное удостоверение, – кстати, по поводу вашего утверждения, будто сейчас никто не интересуется литературой. Я с вами не согласен».

«Что вы имеете в виду?» – растерянно спросил писатель.

Он смотрел на молодого человека, тот держал наготове раскрытый портфель, и писатель, как во сне, опустил туда своё сочинение.

«Я имею в виду интерес нашего народа к художественной литературе, тот высокий престиж, которым она пользуется у широких масс. Это может привести к тому, что массы примут всерьёз то, что на самом деле никакой литературой не является, поверят всему, что там написано».

Эти слова укололи писателя, он нахмурился.

«Вы хотите сказать, что моя книга... что это – не литература?»

«Я думаю, вы и сами это понимаете», – ласково возразил молодой человек.

«Позвольте, – заговорил романист, вне себя от возмущения, – кто вам дал право... Всякий сопляк начнёт тут меня учить!»

Молодой человек вздохнул, взглянул на часы.

«Вы, кажется, забыли, что я при исполнении служебных обязанностей, – сказал он холодно. – Позвольте вам также напомнить, что мы – я имею в виду Федеральную службу – не ощибаемся. Если ваше произведение арестовано, значит, на это есть серьёзные основания».

«Основания, – буркнул писатель, – знаем мы ваши основания. Это произвол! Я буду жаловаться. Постойте-ка, – спохватился он, – вот вы говорите – не литература. Чего ж вы тогда её хвалили?»

«Я сказал, что вещь произвела на меня большое впечатление. Это не обязательно означает похвалу. К сожалению, – добавил молодой человек, который, несмотря на свою молодость, имел чин капитана, – у нас мало времени, мы должнгы ещё произвести у вас обыск».

«Обыск?!» – вскричал писатель.

«Господи, почему вас это удивляет? Я вижу, вы всё ещё живёте старыми представлениями».

«Нет это вы живёте старыми представлениями! Вы думаете, вам всё позволено. Можно притти к старому, заслуженному литератору и отнять у него труд всей жизни. Нет, дорогой мой! Ваше время прошло. У нас теперь демократия».

«Вы меня не дослушали, – сказал офицер. – Мы говорим об одном и том же. Я тоже хотел вам сказать, что теперь не старые времена. В старые времена, – он усмехнулся, – поверьте мне, вас бы пальцем никто не тронул. Комитет занимался настоящими писателями, талантливыми людьми. А вы, простите... псевдописатель. В этом вашем, как вы его называете, труде жизни – судя хотя бы потому, что вы прочли, – нет ни одной правдивой страницы, ни одной свежей мысли. Искусство, – и он с презрением указал на портфель, – во всей этой писанине не ночевало!»

«Тогда в чём же дело? – пролепетал писатель. – Я не понимаю».

Капитан сказал:

«Выпейте водички на дорогу... Тем хуже для вас, если вы не понимаете. Литература – это государственное дело. Литература должна служить народу, должна воспитывать эстетические вкусы. А халтуры мы не потерпим. Весь этот, знаете ли, социалистический реализм, все эти герои труда, труженики полей и матери-героини, тысячестраничные эпопеи... нет уж, хватит! Мы будем беспощадно бороться и с партийностью, и с народностью, и с бездарностью. Против литераторов-прихлебателей, против лизоблюдов, за духовность, соборность, за независимость искусства, за благородную идею башни слоновой кости».

Он вернулся на своё место, где лежал портативный радиопередатчик, вытянул антенну и произнёс несколько слов в микрофон.

«Через пять минут машина будет у подъезда, – сказал он, – прошу».