Ещё не умерло чрево
Весной 1941 года Управление НКГБ по Хабаровскому краю сфабриковало по указанию свыше «мельницу», организатором и шефом был начальник 2-го УНКГБ СССР ген.-лейтенант П. Фёдоров. В 50 километрах от Хабаровска, близ манчжурской границы была сооружена фальшивая пограничная застава. За ней находился мнимый маньчжурский полицейский пост, а ещё дальше – «уездная японская военная миссия». Цель – проверка советских граждан, с тем чтобы потом можно было их арестовать как предателей. Человеку предлагали выполнить ответственное закордонное задание и забрасывали его якобы на территорию врага. Там его задерживали псевдояпонцы. В «военной миссии» его допрашивали работники НКВД, выдававшие себя за офицеров японской разведки и русских белогвардейцев; начальника миссии изображал некий Томита, бывший лазутчик императорской Квантунской армии. Угрозами, шантажом, измором от задержанного добивались признания, что он подослан Советами. После этого его перевербовывали в японского шпиона и забрасывали обратно. Операцию завершал арест, следовали обвинение в измене родине, расстрел или лагерный срок. Мельница функционировала до 1949 года и перемолола 148 человек. (См. в книге «ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои», Франкфурт/М. – Москва 1999).
Эту деятельность принято называть противозаконной; спрашивается, что такое закон. Как большой океанский корабль оснащён собственной электростанцией, так Органы располагали собственной юриспруденцией. Они следовали инструкциям и законам, которые сами же изобретали. В этом специфическом значении закон есть не что иное, как совокупность правил, по которым надлежит творить беззаконие.
Тайная полиция переросла сама себя. Это была универсальная организация, выполнявшая и сыскные, и следственные, и псевдосудебные, и карательные функции, служившая одновременно инструментом тотального контроля и устрашения и рычагом экономики: уже в тридцатых годах стало очевидно, что создание новых отраслей промышленности, добыча полезных ископаемых, освоение новых регионов, грандиозные стройки, неслыханная милитаризация, короче, всё то, что подразумевалось под строительством коммунизма, без системы принудительного труда невозможно. В конечном счёте вся государственная машина в большей или меньшей степени оказывалась в ведении тайной полиции. Такова была логика породившего её строя.
Но та же логика учреждения, которое стало выше самого себя, приводила периодически к самопоеданию. Это были те самые доберманы-пинчеры из Страны Дураков, о которых сказано, что они никогда не спали, никому не верили и даже самих себя подозревали в преступных намерениях. Вдобавок организация нуждалась в обновлении. Время от времени она отгрызала у себя хвост, конечности и даже голову. Это было необходимо для регенерации.
На короткое время органы безопасности, уцелевшие в годы перестройки, торжественно объявив, что они больше не питаются человечиной, разрешили родственникам погибших знакомиться с материалами следствия. Под этим подразумевались следственные дела. Но каждый бывший заключённый знает, что, кроме следственного дела, существовала другая папка – оперативное дело. Следственное дело – собрание бумаг, где нельзя верить ни одному слову. Оперативное дело выражает суть. Открыть архивы тайной полиции (то, что она ещё не успела уничтожить) означало бы вскрыть подлинную подоплёку «дел». В частности, открыть имена доносчиков и резидентов.
Три четверти века провокация и донос оставались краеугольным камнем политического сыска. Организация доносов и поощрение предательства были важнейшей функцией органов. Если в стране насчитывались десятки миллионов погибших в тюрьмах и лагерях, то это означает, что у нас были по меньшей мере десятки миллионов стукачей. Разумеется, и это – лишь небольшая часть тайны. Но можно понять, почему она так ревниво оберегается. Отнюдь не из боязни разжечь вражду поколений или что-нибудь в этом роде: это пустые отговорки. Никакая правда – включая правду о том, что великое множество известных, сделавших карьеру людей, маститых учёных, увенчанных наградами писателей и артистов, князей церкви, сумевших угодить кесарю, и так далее были платными агентами, – никакая правда не может нанести больше вреда, чем её утаивание. Но раскрытие «оперативных материалов» разоблачило бы огромное количество преступников – и мёртвых, и ныне здравствующих, и в рядах самой организации, и за её пределами. Разоблачение же неумолимо ставит вопрос о каре. С этой чудовищной проблемой – что делать с огромной массой так или иначе скомпрометировавших себя пособников преступного государства – международное правосудие столкнулось в 1945 году (и в менее острой форме немецкое правосудие после крушения ГДР). Разве не было зловещей иронией то, что обвинителем с советской стороны в Нюрнберге был генеральный прокурор Руденко, человек, которому подобало сидеть самому на скамье подсудимых бок-о-бок с нацистскими преступниками? Или то, что на сессиях ООН выступал с речами бывший прокурор, ставший министром иностранных дел Вышинский? Как бы то ни было, национал-социализм был наказан не только в общей форме, но и в лице своих заправил и пособников разного ранга. Россия осталась глухой к этому опыту, и до сих пор, по-видимому, значительная часть населения не отдаёт себе отчёта в том, какого рода прошлое осталось за его спиной. Поразительно, что перед видением этого прошлого, перед лицом многолетних массовых злодеяний – мы не слышали ни об одном судебном процессе. Никто не решился указать на бывших бонз преступного режима, напомнить прихлебателям этого режима, его идеологам и певцам об их прошлом. Речь идёт не о физической расправе. Главные и несомненные преступники, разумеется, должны быть судимы и наказаны в уголовном порядке. Иначе придётся навсегда распрощаться с элементарным понятием о справедливости, придётся сказать себе и другим: Россия – неизлечимая страна; так было, так будет. Для большинства же тех, кто танцовал с дьяволом (mitgettanzt,выражение Томаса Манна), довольно морального осуждения. Достаточно указать на этих людей: назвать во всеуслышание их имёна. Нет, речь идёт не мести. Моё глубокое убеждение состоит в том, что весь народ должен не только знать о зле, совершившемся от его имени, но должен знать, что зло не проходит безнаказанно. Только тогда можно надеяться на восстановление правового и морального сознания. Или, лучше сказать, надеяться, что будет опрокинуто извечное российское неверие в право и правый суд. Тут мы, конечно, упёрлись в главное препятствие. В России произошло чудо. Мы со страхом ожидали чуть ли не гражданской войны. Ничего подобного не случилось. Режим сгнил и рухнул сам собой, подняв столб пыли. Когда пыль рассеялась, увидели: нет больше советской власти, нет коммунистической партии, нет Советского Союза. Нет даже Железного Феликса на его пьедестале! Целым и невредимым осталось, однако, то, что было ядром режима, уцелела тайная политическая полиция. Был момент на пороге 90-х годов, когда можно было размозжить гидру одним ударом: арестовать главарей, расформировать войска и распустить всю организацию. Этот момент был упущен. Органы сумели запугать новых руководителей, сумели уговорить «общественность», что-де во всех странах существует разведка. Как будто политическую полицию тоталитарного государства можно сравнивать с разведывательными учреждениями США, Германии, Франции и т.д. Наконец, они торжественно объявили, что берут на себя задачу борьбы с организованной преступностью. Что вышло из этого обещания, мы все знаем. Впору снова вспомнить Брехта: «Ещё живо чрево, плодящее змей». Тайная полиция оказалась бессмертной, вот в чём ужас. Она сохранила свои кадры и, что ещё хуже, свои материальные средства. Как и прежде, её деятельность окутана тайной. Никто не знает, над чем трудится всё это воинство в гигантском аггломерате зданий в центре столицы; никто больше не смеет говорить об этом учреждении. Оно сменило вывеску, как делало это не раз. Вероятно, тайная полиция переживает состояние, подобное зимней спячке, но она жива, и самое её присутствие представляет перманентную угрозу для демократии, которая барахтается в пелёнках и не научилась себя защищать.
|