Еврей в этой стране

Ответ на анкету израильского журнала «Nota bene»

Даже тот, кого не интересует ни история Германии, ни судьба евреев, будь он немец, еврей или всякий другой житель этой страны, – не мог бы пройти мимо того, что вы называете особой немецко-еврейской исторической связью: газеты и радио постоянно уделяют внимание этой теме, книжный рынок выбрасывает на прилавки магазинов всё новые публикации, в школах детям рассказывают о лагерях уничтожения, недели не проходит, чтобы телевидение не демонстрировало новые или старые, документальные или художественные фильмы о нацизме и Голокаусте. В центре Берлина воздвигнут грандиозный Мемориал Катастрофы евреев. Публичное отрицание Голокауста в Германии уголовно наказуемо. То, что гитлеровский «тысячелетний рейх», просуществовавший 12 лет, не может и не должен быть забыт, для нынешнего населения Федеративной республики азбучная истина.

Отсюда, между прочим, вытекает, что «еврейского вопроса» в том виде, как его формулировали пятьдесят или шестьдесят лет тому назад, как его понимают сегодня националисты в России, – в Федеративной республике не существует.

*

Вклад евреев – классиков немецкой поэзии и прозы, немецкой музыки, философии, науки известен более или менее каждому, но было бы странно, если бы кто-нибудь сегодня попытался изобразить их как инородное тело в духовном наследии этой страны. В последние 10-15 лет в Германию массами устремились евреи из бывшего Советского Союза – этот факт сам по себе красноречив.

Из сказанного, однако, не следует, что в Германии вовсе не осталось следов антисемитизма. Неприязнь к евреям или тем, кого считают евреями, подозрительность, недоверие, тайный страх – слишком старые и укоренённые комплексы в странах, где христианская церковь веками воспитывала или подпитывала юдофобство, чтобы можно было утешать себя мыслью, что они, эти чувства, близки к окончательному исчезновению. Поучение Библии о козле отпущения (Левит, гл. 16) обратилось против самих евреев. Я полагаю, что психологическая потребность в таком козле, равно как и успокаивающее совесть убеждение, будто евреи «сами виноваты» в своих бедах, сохранится всегда; во всяком случае, на наш век его хватит. Возвращаясь к Германии, замечу, что повышенная насторожённость немецкого общества ко всему, что может напомнить настроения, подготовившие трагедию еврейства в нацистской Германии и захваченных ею странах, подчас приводит к тому, что даже относительно безобидные проявления антипатии к евреям влекут за собой последствия, которые стороннему наблюдателю могут показаться неадекватными. Политический деятель, который осмелится высказаться в подобном роде, заплатит за это своей карьерой. Мы бывали свидетелями таких эпизодов.

Но на политическом горизонте присутствуют и такие группировки, как, например, неонацистская NDP («национальная немецкая партия») – нынешний наследник других, похожих на неё мелких политических партий, время от времени появлявшихся и исчезавших за последние десятилетия. Так как и эта партия, и её предшественники по своей малочисленности никогда не были сколько-нибудь серьёзной политической силой, то собственно политической опасности они не представляют. Никто не дискутирует с этими людьми; демократия вынуждена их терпеть; там, где они устраивают свои демонстрации, население громогласно протестует – словом и делом; подчас полиция вынуждена защищать неонацистов от избиения; за ними наблюдают ведомство охраны конституции и та же полиция. Опасения вызывает другое. Небывалый военный разгром, гибель городов и культурных памятников, потеря значительной территории, изгнание одиннадцати миллионов немцев из Восточной Пруссии, Восточного Бранденбурга, Познани, Силезии, Судетской области, наконец, положение изгоев в семье европейских народов – не могли не остаться глубокой, до сих пор плохо зарубцевавшейся раной в душах старшего поколения. На этом играют неонацисты. Этим отчасти объясняется сочувствие, чаще всего не афишируемое, которое они находят у некоторых, к счастью, немногих избирателей.

*

Вы просите меня ответить на несколько вопросов, касающихся лично меня. Я эмигрировал из России в тогдашнюю Западную Германию в начале 80-х годов. Я благодарен этой стране за то, что она приютила меня и мою семью и предоставила нам возможность построить новое существование. Я отношусь к немецкому народу с симпатией. Если я выбрал Германию как страну проживания, то потому, что я с младых ногтей был связан с немецким языком, литературой и музыкой. То, что некогда называлось духом германской культуры (deutscher Geist), не было для меня пустым звуком. Я не мог и не могу понять людей, противопоставляющих русскую культуру духу и культуре других стран, не могу принять этот принцип: либо – либо. Общаюсь ли я с немцами? Разумеется; и не могу представить себе мою жизнь вне этого общения. У меня есть друзья в этой среде; я довольно много печатался в немецкой прессе, выпускал книги; через жену моего сына я приобрёл немецких родственников. Прожив в Баварии 28 лет, я ни разу не сталкивался с проявлениями антисемитизма, направленными против меня или моих близких.

Один из заданных вами вопросов – чувствую ли я себя в Германии как в своей стране, как в чужой стране или как в стране враждебной. Помню ли я о том, что это страна еврейской Катастрофы?

Ответ отчасти в том, что я уже сказал. Я родился в России, провёл там больше пятидесяти лет своей жизни. Нигде, кроме Советского Союза, я до моего отъезда не бывал. У меня не было никаких иллюзий насчёт моих перспектив в другой стране, и в самом деле, натурализоваться в 50 лет невозможно. Но я хорошо помню свою жизнь в России. Помню и настроение последних месяцев накануне эмиграции, настроение человека, который чувствует себя абсолютно ненужным, чужим и лишним на родине, которого выталкивают, предлагая – прямо или косвенно – изгнание как альтернативу повторному аресту; настроение, когда нечем больше дышать, когда говоришь себе: куда угодно – лишь бы вон отсюда. Когда, наконец, думаешь о том, что у твоего сына здесь нет никакого будущего – ему предстоит пройти то же или почти то же, что прошёл ты.

Что и говорить, судьба эмигранта – не из тех, которым можно позавидовать. Может быть, правильней было бы сказать, что в Германии я чувствую себя менее чужим, в меньшей степени не дома, чем в России или где бы то ни было.

Помню ли я о гибели шести миллионов евреев? Ещё бы! Но даже если бы хотелось забыть, не вспоминать, не думать об этом, – память прошлого, которая здесь жива, вероятно, больше, чем где-либо, вернула бы меня к этому прошлому. Добавлю, что и в России у меня было, насколько я мог судить, гораздо более полное и подробное представление о том, чем был немецкий националсоциализм, нежели у многих принадлежавших к интеллигентному кругу, – о простом народе и говорить не приходится.

*

Всё это подводит нас к вопросу об истоках и причинах нацизма, о том, что называли немецкой судьбой. Разумеется, я могу об этом рассуждать лишь как дилетант-самоучка; дилетантизм – это профессия писателя. И всё-таки.

Говорить о национальном характере любого народа трудно, его можно почувствовать, но не определить; в Германии ответ осложнён традиционным регионализмом, наследием многовековой раздробленности. Переезжая из одной федеральной земли в другую или даже сравнивая небольшие области, вы видите, как пестра и многолика эта страна, как разнообразна её природа, как сильно разнятся диалекты. С другой стороны, находясь в центре Европы (у сегодняшней Федеративной республики больше соседей, чем у любой другой страны мира, кроме России), этот народ впитал в себя разнородные свойства, усвоил разные обычаи. Всё же у меня сложилось некоторое представление об общенациональных чертах немцев. Немецкая музыкальность едва ли может найти себе равных; с нею тесно связана черта психической конституции, обозначаемая трудно переводимым словом Innerlichkeit (самоуглублённость; я бы перевёл: немецкая задумчивость о мире).

Можно ли настаивать на том, что эти или другие этнические черты помогли Гитлеру придти к власти или даже предопределили победу националсоциализма? Не больше и не меньше, чем утверждать, что качества русского национального характера способствовали победе большевиков. Вместе с тем мы не можем утешать себя иллюзией, будно тоталитарный режим там и здесь был чём-то случайным, свалившимся с неба. В любом случае – об этом то и дело приходится напоминать – отделить «национальные» факторы от социальных и экономических невозможно. Речь идёт не об оправдании, оправдывать совершённые преступления само по себе преступно. Речь идёт о понимании. Проблема остаётся жгучей и для нас. Но мы пришли позже, и это обязывает нас взглянуть на страшную историю минувшего века шире и с разных сторон. Впрочем, что касается Германии и немцев в их отношении к гитлеризму, об этом прекрасно сказал Томас Манн в знаменитой речи под тем же названием – «Германия и немцы», – произнесённой за полтора месяца до конца войны, в марте 1945 года; пересказывать её незачем, вот несколько цитат (перевод Е. Г. Эткинда).

«Германия и немцы – тема довольно рискованная, и не только потому, что самый предмет бесконечно противоречив [...] Говорить о нём sine ira et studio¹ с чисто психологической точки зрения может показаться почти аморальным перед лицом тех невыразимых страданий, которые принёс миру этот злополучный народ. [...] Страшная судьба Германии, чудовищная катастрофа, к которой она пришла, завершая новейший период своей истории, – вот что привлекает всеобщий интерес, пусть даже интерес этот и далёк от всякого сострадания. Человеку, родившемуся немцем, в наши дни едва ли пристало взывать к состраданию, защищать и оправдывать Германию. Но разыгрывать из себя непреклонного судью и, угодливо поддерживая безграничную ненависть, которую его народ возбудил против себя, проклинать и поносить этот народ, а себя самого выставлять воплощением “хорошей Германии”, в противоположность злой, преступной нации, с которой, мол, он не желает иметь ничего общего, – такому человеку, мне кажется, тоже не к лицу. [...] Нет двух Германий, доброй и злой, есть одна единственная Германия, лучшие свойства которой под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла. Злая Германия – это и есть добрая, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой».

*

Видят ли мои немецкие друзья и собеседники во мне еврея? Да, конечно. В первую очередь, однако, если не говорить о чисто личных отношениях, я для них – представитель русской культуры и литературы. Той культуры и той классической литературы, которая в Германии – предмет давнего почитания. Сам я хотел бы ощущать себя космополитом в лучшем смысле этого слова, в том смысле, который вкладывал в это слово Гёте. Но для меня это едва ли возможно. На вопрос, кто я такой, я могу ответить: я еврей и русский интеллигент. Я не вижу здесь противоречия, такое сочетание достаточно традиционно.

Последний вопрос – об Израиле. Для каждого еврея, где бы он ни жил, существование демократического еврейского государства есть по меньшей мере утешение. Не сочувствовать этому государству, не интересоваться его судьбой, не опасаться за его выживание, не следить с ревнивым чувством за его успехами и провалами – невозможно. Я не чувствую себя достаточно компетентным для того, чтобы подробно обсуждать актуальную ситуацию Израиля, идеологию и политику его лидеров. Одно могу сказать: террор дискредитирует и, в сущности, отменяет любые лозунги. Они больше ничего не стоят. Они становятся дымовой завесой. На знамёнах палестинского терроризма все фразы о национальном освобождении, борьбе с сионизмом, американским империализмом и т.п. – вздор.