Икона

В Москве свирепствовала эпидемия гриппа; я был аспирантом Института медицинской паразитологии и тропической медицины; база клинического отдела находилась в старинной, до крайности запущенной и погрязшей в невылазном ремонте Екатерининской больнице, бывшем странноприимном доме на Петровском бульваре. В числе других врачей я был мобилизован на эпидемию, отыскал где-то поблизости подъезд облупленного жилого дома без лифта, вскарабкался на последний этаж. Долго звонил в дверь. Всё было глухо. Наконец, отворила мрачная сгорбленная старуха.

Это была типичная коммунальная квартира эпохи первых послереволюционных десятилетий, я и сам вырос в такой квартире. Единственная сиротская лампочка на потолке давала свет в тесной, заваленной рухлядью прихожей, полутёмный коридор вёл к жильцам. Здесь меня ждало небольшое приключение.

Старуха показала доктору, куда постучаться. Никто не отозвался; я вошёл. В длинной и узкой, как вагон, комнате с двустворчатым окном, на постели рядом с прикроватной тумбочкой лежала женшина лет сорока или немного старше, в жару, с пылающим потным лицом и блестящими глазами. Я осмотрел её. Не представляло никакого труда поставить диагноз. Зато я заметил в комнате нечто необыкновенное — моргающую икону.

Много позже я узнал, что этот образ Нерукотворного Спаса, созданный забытым иконописцем в середине XIX столетия, известен в многочисленных копиях и у специалистов ценится не слишком высоко.

Некогда правитель Едесского царства за Евфратом, поражённый страшным недугом — проказой, повелел придворному живописцу изобразить Христа. Иисус явился художнику в аравийской пустыне, усталый, измождённый от зноя; мастер отёр Спасителю потное лицо полотняным платком, на котором отпечатался лик. Полотенце было доставлено царю, и он исцелился; такова легенда.

Икона без оклада, в, обнимавшем её с обеих сторон, вышитом полотенце стояла на комоде, в правом углу, как положено, между окном и стеной. Широко открытые глаза смотрели не отрываясь на гостя. Я вгляделся. Постепенно глаза затуманились и закрылись. Немного погодя он вновь воззрился на меня. Он моргал!

«Ему нельзя долго глядеть в очи», — сказала больная.

«Почему?»

«Так».

Я спросил, откуда у неё эта икона.

Она ответила:

«Барыня подарила маме».

Вернусь немного назад: теперь таких квартир давно уже нет. Их обитатели исчезли. Странное общество, обломки бывших сословий, пришельцы из отдалённых губерний, уроженцы медвежьих углов, те, кого революция, гражданская война, коллективизация вырвали из насиженных мест и лишили прошлого, заселяли эти жилища. А по ночам поднимались по скрипучим лестницам, входили не стучась, бродили по коридорам и заглядывали в спящие комнаты безглазые призраки прошлого.

Я сделал необходимые назначения и оставил мою пациентку, обещав заглянуть ещё раз. Так случилось, что я познакомился с обеими женщинами: больную звали Марья Калошина, другая, отворившая мне, именовалась Анной Федосьевной и носила фамилию, которая, позволяла догадываться о её происхождении; о ней покамест умолчу.

Марья Калошина была внучкой крепостных, родилась и выросла в деревне северного Весьегонского уезда Тверской губернии, там на другом берегу речки Андрейки (которую и сегодня можно найти на картах этого края) находилась помещичья усадьба и был разбит парк. В девятнадцатом году мужики сожгли дворянский дом, парк был вырублен. Владельцы усадьбы бежали. От них досталась родителям Маши старинная икона, якобы чудотворная, при случае способная отвести беду, нельзя было только долго смотреть на неё. Лет через десять настала коллективизация; Калошиных, всю семью, выслали как кулаков. Маша одна спаслась, покинула родные места, скиталась. Была хороша собой и отдавалась за деньги, вышла замуж за кого-то из бывших, ребёнок умер. Ей повезло, нашлось место няньки и домработницы в городе. Помог чудный образ. Она привезла его в Москву, спелёнутого и завернутого в полотенце, между бедными пожитками в самодельном деревянном чемодане.

Собственно, этими сведениями ограничивается то, о чём сумела выведать моя, возможно, неуместная любознательность. Не стану вдаваться в подробности, они увели бы нас слишком далеко. Однако хотелось бы добавить к сказанному нечто вроде философического эпилога. Известное дело, всё в жизни бывает кроме того, чего не бывает, но человеку свойственно искать некоторое высшее оправдание, скажем так, тайный смысл, который примиряет с безумием, хаосом и абсурдом земного существования. Похоже, моя пациентка Маша Калошина, сама того не сознавая, нашла этот смысл, вернее, его источник. Во всяком случае, верила, что не кто иной, как таинственный Сущий и всевидящий, и вновь отвращающий от страшного времени свой провидческий взор, не кто иной, как он, поспособствовал тому, чего не могло случиться и всё же случилось: Анна Федосьевна, бывшая наследница богатой и знатной фамилии, как сказано у Пушкина, каким-то образом разыскала в огромной Москве землячку, дочь таких же бесследно исчезнувших родичей, ведь всё в жизни бывает, в том числе и то, чего не бывает. И стали они жить-поживать, не узнанные, не знаемые никем, вдвоём; тут и сказочке конец.