Илья Рубин

Сегодня девятое февраля 1977 года. Пройдёт несколько часов, и зимний день померкнет. Он смешается с другими днями, потонет в неделях и месяцах, и уже нельзя будет вспомнить. какая стояла погода и что мы делали в этот день, о чём думали, о чём горевали. Всё проходит. Как можно с этим смириться? Видеть, как время тает, как дни нашей жизни сгорают один за другим, словно спички во тьме, и последняя дотлевает между пальцами, – а мы-то думали, там ещё полный коробок!

Cегодня девятое февраля. Идёт снег. Кто-то позвонил по телефону из уличной будки ради конспирации, чтобы сообщить новость. Но о ней уже знают. В наше время, когда все разъединены почти непреодолимыми преградами и путь из одной страны в другую соизмерим с расстояниями между планетами, в городе, где отовсюду за вами подсматривают, где вас просвечивают невидимые лучи, где всякий прохожий может оказаться соглядатаем, друг – предателем, телефонный аппарат – капканом, в этой столице вездесущей тайной полиции, несмотря ни на что, такого рода новости распространяются почти мгновенно. Оказывается, все уже знают. Всем кто-то позвонил, звякнул из автомата – и вышел из будки, растворился в белом дыме февральского дня.

Но кто же эти «все»? Горстка называющих себя «вся Москва», даже не знающих толком друг друга, но связанных чем-то стоящим выше здравого смысла, тех, кто считают себя друзьями, потому что умерший был другом каждого из них. Каждый, снимая трубку, хочет сообщить, что скорбит об ушедшем, но это неправда. Он рыдает о живом.И пока он крутит расхлябанный диск, пока суёт в щель монету окоченевшими пальцами, умерший входит. Умерший стоит рядом, без шапки, черноволосый, белозубый, в распахнутом полушубке. Мёртвый рвёт трубку из рук и, смеясь, повторяет, что он жив, жив!

Мы спрашиваем себя, как могло случиться, что человек, одарённый таким запасом энергии, мужества, ума и веселья, что их хватило бы для десятерых, как это может быть, чтобы он ушёл навсегда и уже не увидищь лохматую чёрную голову, не услышишь этот смех. Не увидишь в окно Илью, когда он шагает по тусклой вечерней улице, тащит свой чудовищный, распухщий, крамольныц портфель, и кажется, что он единственная живая и неунывающая душа в громадном беззвучном городе. Теперь его нет, и если он когда-нибудь вернётся, то лишь во сне.

Каждому из нас хочется что-то оставить. Если не на земле,то хотя бы в стране, где мы жили. Одиннадцать месяцев назад Илья Рубин, поэт, писатель, философ, покинул Россию и отправился на неведомую землю библейских предков, в уверенности, что он не оставляет позади ничего, о чём стоило бы пожалеть. Он уехал, убеждённый, что прежняя жизнь захлопнулась вместе с дверью его дома, новая жизнь начинается, и не прав Овидий, говоря, будто небо, а не душу меняет уплывающий за море. Но, кроме невесомых воспоминаний, он оставил на родине нечто хоть и столь же нематериальное, но наделённое непостижимой жизнью, подобное литературному образу, точнее, кругу образов, непоседливых, спорящих, жестикулирующих; эта компания призрачных персонажей – независимый еврейский самиздатский журнал. Человеку другой страны трудно понять, что означает подобный феномен в государстве, где ни один волос не падает с головы и ни одно слово не становится гласным без позволения всемогущей и вездесущей власти. Ведь гласность–это несоласие.

Периодический машинописный сборник «Евреи в СССР» возник в конце 1972 года. Это отважное предприятие уже в момент рождения обрекло себя на гибель и, однако, продолжает своё сверхъестественное существование по сей день. После отъезда его основателя А. Воронеля редактором стал Рубин. Илья не любил слово «сборник» и всегда называл свой журнал журналом. В сушности, он и превратил его в журнал. Но что значат эти слова «журнал», «редакция»? Эта терминология напоминала игру, в которую играли взрослые дяди и в то же время казалась слишком скромной для того неслыханного и опасного дела, которое они затеяли, в которое верили и которое продолжали несмотря ни на что. Журнал – стопки отпечатанных на скверной машинке листков папиросной бумаги – был и безвестен, и оглушительно знаменит. В огромной и неподвижной России он был то же, что шорох мышонка, стучащего лапками по бесконечным переходам полутёмного замка, он походил на мелькание привидений. Мышонок, за которым охотились крысы в погонах и голубых фуражках грозной и грязной госбезопасности... Bсё же этот слабый звук был единственным звуком живого существа, и поймать, задавить его оказалось не так просто. Журнал, в который Илья Рубин вложил весь свой темперамент, своё дыхание, свой талант, свою мудрость и свою наивность, журнал – свет в окошке, журнал – любимое дитя, благодаря ему не только не остался голосом вопиющего в пустыне, но и распространился по городам страны и за тысячу вёрст вне её пределов. Повторилось чудо, какое возможно только у нас. То, что казалось беспомощным и беззащитным, против чего и ополчаться-то смешно,– ткни его вилкой, и ему конец, – оказалось выше столпов и сильнее громов. Этим чудом было и остаётся свободное слово.

Свободное слово оставил соотечественникам Илья Рубин. Он думал, что осознать себя евреем - значит порвать с Россией навсегда. Он думал, что, уезжая, унесёт с собой всё, что имел. В действительности он оставил больше, чем увёз. Илья думал, что идёт навстречу новой, более достойной жизни. На самом деле его жизнь, по-настоящему прекрасная, исполненная высокого достоинства, осталась здесь, позади. Никто не знает, что его ждёт по ту сторону жизни, и, может быть. однажды, увидев наши забытые имена, кто-нибудь скажет: «И эти тоже были с ним».

1977