Лев и звёзды
1. Прибытие Наш рассказ основан на нескольких сообщениях, разноречивых в отдельных подробностях, но единых в главном. В 1540 году, в страстную пятницу, стояла ненастная погода, дождь пополам со снегом. Двое проделали долгий путь. Наконец, показались над лесом башни и стены. Дорога шла круто вверх. Незаметно сгустились сумерки. Копыта простучали по деревянному мосту, всадники остановились перед воротами. Дождь не унимался. Наконец, раздвинулись тяжёлые створы, двое въехали в мощёный двор, где под высокими навесами горели костры. Капитан замковой стражи шагал вперёди, дымя смоляным факелом, следом звенели шпоры приезжего. Слуга поспевал за ним с двумя дорожными мешками через плечо. Гостям были отведены две комнаты с каменными стенами, узкими окошками и очагом, похожим на вход в преисподнюю. Нечто подобное можно сегодня увидеть в псевдоисторических фильмах. Не дав себе как следует отдохнуть, приезжий потребовал, чтобы его провели к пациенту. Миновали вторые ворота и внутренний двор и поднялись в башню, шли гулкими переходами; подойдя к резным дверям, вожатый поднял руку, стража развела алебарды. Дряхлый мажордом пристукнул посохом, возвестил о прибытии. Доктор обеих медицин Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, более известный под именем Парацельс, которое он присвоил себе отчасти как латинский перевод наследственного немецкого имени, а более всего чтобы указать на своё превосходство перед великим врачом древности Цельсом, переступил порог. В полутёмном покое было тепло, почти жарко, горели тусклые светильники, груды алых углей, как груды рубинов, переливались в огромном камине. Вдоль стен, увешанных коврами, стояли приближённые. Доктор был хил и тщедущен, с непропорционально большой головой, которую держал высоко, и вдобавок был опоясан мечом, который при малом росте владельца доходил ему ниже колен. Меч, с которым доктор никогда не расставался, указывал на рыцарское происхождение и прошлое военного врача, но здесь было неуместен. Хмурый и неприветливый Гогенгейм не отвесил при входе положенного поклона, не взглянул на придворных, слабым кивком ответил на жест придворного лекаря, условный знак, которым обмениваются медики. Стремительно прошагал к высокому ложу под балдахином, сам раздвинул занавес. На подушках лежал седовласый пациент с львиным лицом. Семь поколений его предков провели свою жизнь в разбойничьих набегах, за пиршественными столами, в постелях блуда. В груди у больного свистело и клокотало, на лбу блестел холодный пот. Он смотрел блестящими глазами в пустоту и вместо ангела, одетого в сияние, видел двурогого князя тьмы в багровом плаще. Вдруг голова его затряслась, тело начало сотрясаться, испуганные зрачки остановились на Гогенгейме. «Сплюньте, государь», – сказал спокойно доктор. Он подождал, когда успокоится приступ кашля. Поддерживая голову больного, утёр воспалённые, шелушащиеся губы и развернул платок, на котором темнели красно-ржавые пятна. Голос лейб-медика произнёс за спиной у гостя на языке науки: «Cum sanguis regnatur a bile diffusa...» Когда кровь покоряется владычеству желчи, то выходит через рот, нос и уши. «Вы так полагаете?» – спросил, не оборачиваетесь, Гогенгейм. «Так учат нас Гален и Гиппократ». «Так учите вы», – сухо возразил Гогенгейм и, прервав короткий консилиум, приказал: «Пузырь со льдом на грудь его высочеству!»
Серый братВ дальнем покое доктор хирургии и врачевания имел доверительную беседу с духовником герцога. Парацельс спросил: когда началась болезнь? «Тому шестой день». «В низинах скопились холодные испарения. Предполагаю, что высочество были в отъезде». Монах в серой рясе наклонил голову. «Началось с озноба, не так ли?». Монах кивнул. «Затем поднялся жар». Исповедник снова кивнул. В свою очередь он спросил: есть ли надежда? Врач возвёл глаза к потолку. «Так», – сказал духовник и осенил себя крестным знамением. После чего осведомился, согласен ли доктор приступить к лечению. «Разумеется. Но я обязан вас предупредить». «О чём?» «Никто не должен пытаться узнать, каким лекарством я буду пользовать пациента». Вот оно, подумал монах. Remedia arcana. Тайные средства! Двусмысленная молва бежала впереди врачевателя. Похоже, он и впрямь чародей? Слуга сатаны. Мы отдаём себя во власть чёрной магии. «Надеюсь, – сказал он холодно, – снадобье не опасно?» «Безопасные средства бездейственны», – возразил Гогенгейм. Он добавил: «Я только человек». О, да; однако он самонадеян. И вместе с тем осмотрителен. Представ перед судилищем, ответит, что пациент умер от болезни, а не от лечения. И всё же он самонадеян. Оба встали, францисканец был на голову выше доктора. Духовник покосился на перевязь и оружие Гогенгейма. Всё та же молва утверждала, что доктор хранит тайное снадобье в рукоятке меча. Было уже совсем поздно, дождь снаружи сменился густым снегопадом; Парацельс расхаживал по комнате; слуга и ученик доктора Бонифаций Амербах, сидя на корточках, швырял в огонь поленья. В этих покоях, сколько ни топи, всегда холодно «Он умирает», – сказал Парацельс и уселся за стол. «Майстер, – спросил фамулюс, – какая у него болезнь?» «Грудная лихорадка», – кутаясь в одеяло, пробормотал учитель. Он вскочил и понёсся в угол на кривых коротких ногах. Остановился и продолжал: «Ты опознаешь этот недуг, если вглядишься в лицо больного. Болезнь всегда написана на лице, но надо уметь читать её знаки. Ты увидишь, как пламя, пожирающее больного, вылетает наружу с дыханием, опаляя губы и делая их подобными обожжённой глине... Ты увидишь окалину, которая извергается с кашлем». «Учитель, как долго длится этот недуг?» Парацельс плюхнулся на место и уставился на лепестки огней в подсвечнике. «Неделю. На седьмую ночь планеты решат, умирать ли пациенту или...» «Или?» «Или он поправится». «Сегодня пятница», – сказал ученик. «Да, пятница. Тот самый день и час, когда умер на кресте Господь наш и Спаситель. И была такая же ужасная непогода. Тьма настала по всей земле...» «Майстер...», – начал было Амербах, доктор остановил его; доктор продолжал говорить; ученику казалось, что он слышал это уже не раз, он надеялся узнать главное, но Парацельс всё ещё хранил свою тайну.
2. Сатурн Воспоминания Бонифация Амербаха неизвестны. Источники, в которых самое правдоподобное – рассказы о чудесах, противоречивы. Каждый автор переиначил по-своему переданное ему или услышанное, не каждый вполне понимал слова великого врачевателя. Иные старались преуменьшить его заслуги. Большинство никогда не видело Парацельса. Находились и такие, которые высказывали подозрение в самом его существовании. И всё же есть основания утверждать, что наши сведения достоверны. «Врачу надлежит помнить, что невежественные люди всегда будут склонны винить в смерти пациента не болезнь, а врача. Искусство не всемогуще: человек не может соперничать с Богом. Но врач обязан помочь натуре. Или, что то же самое, натура может придти на помощь врачу». «Запомни, – сказал доктор, у которого огни свечей дрожали в зрачках, –всякое снадобье есть яд. Всякий яд есть лекарство. Лишь правильная доза превратит его в целебное средство». «Тот, кто желает стать врачом, должен быть философом. Положи в основание своей философии знание о земле и небе, ты окажешься на истинном пути. Ибо человеческое тело, чьё благополучие отныне – в твоих руках, есть малое подобие большого мира. Подобно микрокосмосу Адама, макрокосмос состоит из членов и сочленений. Как и большой мир натуры, малый мир человека построен из соли, серы и меркурия. Соль есть начало крепости и сообщает телу устойчивость. Сера – начало горючести. Что же касается ртути, то её свойства разнообразны». Он продолжал: «Славный Фракастор воспел в своей поэме некоего пастуха по имени Сифил, этот свинопас посмел перечить богам и был за это наказан страшной болезнью. Ныне болезнь перелетает из страны в страну, передаётся через соитие с блудницами. Тело покрывается язвами, разрушаются кости. Болезнью этой правит Венера...» «Ни один врач не мог с ней справиться, шарлатаны обманывали доверчивых пациентов. Я один! – сказал Парацельс. – Я один нашёл верное средство. Ибо я опираюсь на пансофию, то бишь всеобщую философию макро- и микрокосмоса. Это средство – ртуть. Я указал дни, когда надлежит начинать лечение, в эти дни Меркурий противостоит Венере... Но герцог, – и он ткнул большим пальцем через плечо, – герцог, я уже говорил тебе, болен другой болезнью... Зачем я тогда тебе это рассказываю? Затем, что знание о тайнах натуры есть опора врачебного искусства. Натура говорит с нами неслышным языком, полётом светил, музыкой сфер. Грош цена врачу, которому не внятны её голоса. Искусство основано на вере, знании и любви». Произнеся эту тираду, сдвинув клокатые брови, магистр погрузился в раздумье. Амербах, набравшись смелости, пролепетал: «Майстер...» «Тс-с! Я поведал тебе великий секрет». Да, но не тот, подумал ученик. Он ждал, что ему объяснят, в чём суть ныне предстоящего лечения. Каково это тайное снадобье, которым учитель собирается спасти герцога Франконского? Спасти... легко сказать! Учитель сказал: «Подбрось-ка ещё дров... Ты хочешь возразить? Смелее, schiess los, выкладывай». «Майстер, они убьют вас, если...» «Если что?» – ледяным тоном спросил Парацельс. «Откажитесь от лечения», – плача, сказал ученик. «Подлец! – загремел доктор. – Предатель! Не сметь так говорить в моём присутствии!» Он заметался по комнате. «Врач не имеет права отступать, – прошипел он, остановившись. – Заруби это себе на носу. Прочь с глаз моих!» – и замахнулся на ученика. Вот тебе и урок, думал с горечью Амербах, твердит о любви, а сам... Брань и побои – вот что он называет отеческой любовью. Он укрылся в соседней комнате, а доктор принялся изучать гороскоп. Аспект планет внушал серьёзные опасения. Марс в восьмом доме был повреждён близостью Сатурна. Благодатный Юпитер, хоть и перемещался в желательном направлении, но всё ещё странствовал далеко. Утро решит исход. Ученик спал, накрывшись с головой. Смахнув бумаги, Парацельс поставил на стол перегонный аппарат, приступил к изготовлению эликсира, затем принялся выпаривать драгоценную жидкость.
КризисЭта история не могла не закончиться торжеством искусства, иначе мы не узнали бы о ней. Однако следует помнить, что победа искусства не всегда равнозначна победе над смертью. Искусство, как и смерть, идёт своим путём. В пятом часу утра полёт окольцованной планеты достиг асцендента. Теофраст Гогенгейм, в иссиня-чёрной, цвета ночного неба, мантии с вышитыми серебром еврейскими буквами и знаками блуждающих звёзд, вступил в опочивальню больного, который провёл трудную ночь. Только что было совершено причащение и соборование. Парацельс нёс фиал, накрытый салфеткой. Тотчас, едва только удалились духовные лица, некто выступил из мрака и встал по другую сторону герцогского ложа. По знаку доктора к изголовью был придвинут украшенный резьбой столик. «Вина», – приказал чудотворец, поставил стеклянный сосуд на стол и снял салфетку. Сосуд был пуст. Послышалось бульканье, слуга наполнил чашу светлым вином. Мраморная рука больного покоилась в ладони врача. Парацельс щупал пульс. Рука упала на постель. Он произнёс: «Во имя единосущной Троицы, аминь. Мы приготовим для вас напиток, коему имя – панацея жизни...» И все увидели, как, раздвинув полы мантии, Парацельс вытянул меч из ножен, отвинтил рукоятку; все следили за тем, как он осторожно постукивал по набалдашнику, как тонкой струйкой из отверстия рукоятки посыпался и расплылся в бокале красновато-коричневый порошок. Парацельс сложил руки на груди. Молча, движением бровей сделал знак слугам, больного подхватили под мышки. Доктор держал чашу. Вино медленно закипало. Вспыхнул оранжевый свет. С каждой минутой напиток в стекле разгорался всё ярче, из жёлтого он стал алым, и вот, наконец, на глазах у зрителей чаша в руках у доктора расцвела невиданным блеском червонного золота. Из своего угла, невидимый для всех, кроме кудесника, князь тьмы взирал на этот фокус с кривой сардонической усмешкой. Парацельс вознёс чашу. Прочистил горло. «Вот Красный Лев, светоч алхимии. Лев да исцелит льва!» И протянул чашу умирающему. Больной с ужасом смотрел на него. «Пейте, государь», – тихо сказал доктор. Герцог не шевелился. «Сейчас, – еле слышным голосом произнёс Парацельс, – или вы умрёте. Пей!» – крикнул он. Больной вздрогнул, поспешно принял фиал из рук врача и выпил до дна. Стакан упал на одеяло и соскользнул на пол. Все кинулись к постели. Герцог лежал, открыв рот, раскинув руки, без чувств. Закрыв лицо руками, Гогенгейм бросился из спальни.
3. Ещё одно свидание По тому, что нам известно о запредельном мире, можно заключить, что там уже ликовали, готовясь встретить душу, изъязвлённую пороком. Между тем намокший, тяжело трепыхавшийся под ветром флаг с косматым львом и франконскими зубцами всё ещё не был приспущен над замком, это значило, что жизнь ещё теплится в измученном теле больного. Парацельс вошёл к себе и тотчас почувствовал присутствие посторонних. Однако есть основания полагать, что этот визит не был неожиданностью для доктора двух медицин, алхимика и чародея. Визитёр сидел под капюшоном, положив ногу на ногу, запахнувшись в плащ, конец его шпаги торчал из-под полы. «Будет лучше, – проговорил он после некоторого молчания, – если ты отошлёшь своего фамулюса». Доктор взглянул на ученика, и ни о чём не подозревавший, никого не заметивший Амербах вышел из комнаты. Голос из-под капющона сказал: «Боюсь, что тебя ждёт расправа». Парацельс пожал плечами. «Парадокс в том, что в любом случае ты будешь объявлен... – и, выпростав руку из-под плаща, гость указал пальцем себе на грудь, – моим вассалом! Если высочество поправится, значит, победило твоё искусство, к которому, как известно, я имею некоторое отношение. Если нет, что ж. Тем легче будет обвинить тебя в сношениях с диаволом». «Ты молчишь, – продолжал он, не дождавшись ответа. – Тебе нечего возразить... Кстати, если ты ещё не знаешь за тобой следят. У дверей стоит стража. Все пути отступления отрезаны. Но я могу тебе помочь. Ты только дай мне знак, через минуту ни тебя, ни твоего ученика здесь не будет. И никто не будет знать, куда ты исчез». Парацельс в глубокой задумчивости расхаживал из угла в угол, словно он был один, и в самом деле, временами трудно было решить, находился ли в комнате, кроме него, ещё кто-то. Воздержимся от домыслов. «Искусство, к которому ты имеешь, по твои словам, некоторое отношение? – заговорил, наконец, доктор. – О, нет! Моё искусство основано на знании. Господь не терпит колдовства. Точно так же, как он не жалует невежд». «Ошибаешься, – возразили ему. – Твой Господь предупреждал первых людей. Если ты христианин, ты должен это знать. Помнить, кому принадлежало в эдемском саду древо познания добра и зла». «Его посадил Бог!», – сказал Парацельс. «И снова ты ошибаешься. Это была моя идея. Причём тут колдовство? К твоему сведению, оно внушает мне такое же отвращение, как и тебе, – вся эта омерзительная кухня... Ты толкуешь о натуре. Но диавол, – от отбросил капюшон на затылок, – в некотором смысле и есть натура. Впрочем, не будем спорить». «Не будем спорить», – сказал Парацельс. «Могу лишь сказать тебе, что необъятное царство науки, о котором ты, друг мой, имеешь крайне смутное представление, ведь ты только вступаешь в него, только-только ставишь ногу на порог, боясь споткнуться... царство, которое в самом деле обещает смертному человеку неслыханное могущество, – подвластно мне! К сожалению, я не могу тебе обещать бессмертие, но если бы ты прожил хотя бы ещё несколько столетий, ты увидел бы, как велико и необозримо это могущество. Ожидать что-либо подобное от той сомнительной экзистенции, которой вы присвоили громкое звание Всевышнего, – он покачал рогатой головой, – невозможно. Дело в том, что...» Князь тьмы встал. «Мы должны прервать наш диспут. Даю тебе время, подумай над моим предложением, я готов тебя выручить... Решай, пока не поздно».
4. Вместо эпилогаПарацельс намеревался оставить скитальческую жизнь, купить гражданство в Зальцбурге и завершить на покое свой главный труд – всеобъемлющий кодекс медицины. Он предполагал развенчать ложные учения, разоблачить врачей-шарлатанов и алчных аптекарей и утвердить высший принцип врачевания. Прежние, уже известные сочинения – «Обоюдное Чудо», «Совокупное Зерно», компендиум «Великое рубцевание ран» и трактат о лечении сифилиса парами ртути – предстояло дополнить, отчасти продиктовать заново. Вместо этого доктор неожиданно умер ранней осенью1541 года на постоялом дворе; жизни его было 46 лет. Он оставил Бонифацию Амербаху, вместо слитков золота, о которых твердила молва, два мешка алхимической утвари, хирургических инструментов и рукописей, Но так и не успел поведать ученику тайну исцеления герцога Франконского, чьё заболевание со времени Лаэннека именуется крупозной пневмонией. Незадолго до кончины доктор говорил о том, что дух ада чаще бывает свидетелем наших дел, нежели участвует в них. Иное дело Бог: его существование, оставаясь неисследимым, соединено обратной связью с верой в него. Угаснет вера – и Всевышний испустит дух. Тайна – это вера в тайну.
|