Мёртвое десятилетие
for little

Я чувствую, как нечто переплёскивается через меня.
Я чувствую, что меня делает история.
Ю.Тынянов, цит. у Лидии Гинзбург.

Собственно, автор этих заметок не вправе называть тридцатые годы мёртвыми. Для меня они – счастливое (более или менее) время. В 32-м родители переехали из Ленинграда; мне было четыре года. С тех пор началось московское детство в бывшем доходном, построенном на рубеже века доме № 3/2 по Большому Козловскому переулку, на углу Боярского и в соседних улочках и переулках – Машковом, Фурманном, Большом и Малом Харитоньевском, на Чистых прудах, на Мясницкой, переименованной в улицу Кирова, у Красных ворот. Никаких ворот уже не существовало, не осталось и деревьев на Садовом кольце.

Что это было за время? Бывают страны, где история проваливается в яму, истощив свои движущие силы и творческие ресурсы, – такова наша страна. Таков был итог предыдущего, второго десятилетия. Если можно говорить (вслед за Лидией Гинзбург, Кириллом Кобриным и другими) о людях 20-х годов как о поколении, осознававшем свою особую историческую роль, то почему бы не обособить, не выделить пришедшее им на смену, а лучше сказать, выкарабкавшееся из расщелины поколение 30-х? Ему досталось наследство, чьё эпохальное значение дошло, хоть и с большим опозданием, до сознания наших отцов. Между тем именно они, люди второго десятилетия, стали свидетелями поистине мифологического конца времён – победы карлика в кровавой борьбе за власть с конкурентами и окончательного прощания с революцией. О том, что триумф и воцарение карлика означает наступление новой эпохи, о том, что громогласно объявленная цель и задача сотворения будущего человека будет успешно решена и на свет явится новый Адам – советский человек, люди 20-х не догадывались. Вместе с побеждёнными их ожидали подвалы и крематории тайной полиции – государства в государстве.

Разумеется, мои сверстники, игравшие в классики, в колдунчики, в двенадцать палочек, бегавшие и прыгавшие в тесном каменном дворе нашего дома между пожарными лестницами и верёвками с мокрыми простынями, сорочками, кальсонами на деревянных прищепках, – разумеется, эти мальчики и девочки не подозревали, что когда-нибудь они станут душеприказчиками своих отцов и дедов, – самосознание третьего послереволюционного поколения пробудилось куда позже. Чего стоил детский опыт? Да мы и не были поколением в том смысле, в каком некогда употреблялось это слово. Понадобился вулканический взрыв, нужна была катастрофа войны, обессмыслившая все слова. Поколение, провалившееся в небытиё, – вот кем мы были.

Я не могу припомнить, когда, на каком этапе работы мне явился образ, заимствованный из древнеисландской Младшей Эдды, – центральная метафора моего романа о финале истории – «Нагльфар в океане времён».

«Внимайте мне, все священные роды, великие с малыми, Хеймдаля дети! óдин, ты хочешь, чтоб я рассказала о прошлом всех сущих, о древнем, что помню...» Так начинает прорицательница Вёльва свою песнь о минувших временах в Младшей Эдде.

О том, что близится Рагнарёк, гибель богов и конец мира, повествует Старшая Эдда.

«…Тогда спросил Ганглери: что рассказывают о Рагнарёке? Я до сих пор о нем ничего не слышал. Отвечал Хох: повествуют о нём великое и разное. И прежде всего, что наступит зима, завоют ветры со всех сторон, ударит мороз, и посыплется снег, и не будет солнечного света. Придут три зимы, а лета между ними не будет.

Затем случится нечто совсем великое, волк пожрет солнце. Другой волк похитит месяц. И придет третий волк, именем Фенрир. И змей Мидгард в гневе сожмется в кольца, и море ринется на землю».

«Тогда сорвется с якоря корабль Нагльфар, построенный из ногтей мертвецов. Оттого надо следить за тем, чтобы кто-нибудь не умер с неостриженными ногтями; ибо каждый такой прибавляет материал, из которого будет выстроен Нагльфар. Боги и люди хотят, чтоб он не был готов как можно дольше. Но великие волны залили землю, и плывет в даль морей Нагльфар».

Нагльфар, корабль-призрак из ногтей мертвецов, – это наш дом. Однажды он сорвётся с якоря, и наступит конец света. Это близящийся конец тридцатых годов, мёртвое время – промежуток между Большим террором и началом великой войны. Жители дома затаились в тесноте своих коммунальных квартир, в вечном страхе и суеверном предчувствии новых событий, царствует мёртвая тишина, провал истории. Окончально обесценилась революционная романтика, выцвели пурпурные, цвéта жертвенной крови, знамёна, износились идеалы, светлое будущее не состоялось. И только девочка-хулиганка (у которой был прототип), изнурённая физически и морально начинающимся созреванием, садистически-жестокая, наглая и отважная, – всё ещё не умерший дух революции – возмущает тишину и хилый порядок, навстречу неосознанному ожиданию, когда грянет гром, развеется духота и всколыхнётся безжизненная жизнь – грядёт конец света, исландский Рагнарёк. Дальнейшее толкование, вся система символов, на которой построено это произведение, – остаётся открытой.