Человек: семантический портрет

(В.В. Налимов)

В Москве вышла книга, достойная большего внимания, нежели то, которое она к себе привлекла: я говорю о монографии Василия Васильевича Налимова «Спонтанность сознания». Может быть, слово «монография» здесь не вполне уместно, ибо это не только научный труд, но и философский трактат — пожалуй, даже философско-мифологический; самая тема этой книги с трудом вмещается в рамки позитивной науки, хотя автор привлекает для своих рассуждений и аппарат математики, и данные нейрофизиологии, и представления современной лингвистики, и теорию информации, и многое другое.

Скажем прежде всего несколько слов о нём самом.

В.В. Налимов родился в Москве незадолго до революции; его отец был этнографом, выходцем из народа коми. В юности Налимов слушал лекции Павла Флоренского, избрал своей профессией физику. На 26-м году жизни – арест, немного позже арестован вторично и провёл в лагерях и ссылке в общей сложности почти двадцать лет. В годы, когда я имел счастье общаться с Налимовым, он заведовал лабораторией математического моделирования эксперимента при Московском университете.

Это были времена, изящно именуемые эпохой застоя, и вместе с тем годы подспудной, но чрезвычайно интенсивной философской работы — умственного движения, сейчас уже малопонятного, охватившего и людей старшего поколения, и студенческую молодёжь. Это движение не было откровенно оппозиционным, вообще не носило политического характера, хотя и развивалось параллельно с диссидентством; не было оно и восстанием против официальной философии диалектического материализма — по той простой причине, что философия эта не считалась достойным противником: «диамат» –– это был мертвец, которого просто оставили в покое.

Слишком очевидно было, что и наука, и отвлечённая мысль далеко ушли вперёд и в разные стороны; появились новые дисциплины, с Запада, словно из клубящегося тумана, наплывали целые материки, для которых попросту не было места на архаической карте марксизма-ленинизма. Я мог бы назвать целую группу смелых умов, подчас странноватых, но всегда нетривиальных, – людей, регулярно появлявшихся на тогдашних философских сборищах, докладчиков на вечерах в научно-исследовательских институтах и научных городках, диспутантов на так называемых школах теоретической биологии, людей, которые персонифицировали это духовное движение и заряжали его новыми, неслыханными идеями. Среди них был Василий Васильевич Налимов.

В те годы стали известны статьи, а затем и книги Налимова, с трудом пробивавшиеся в легальную печать, выходившие в свет по какому-то недоразумению, продиравшиеся сквозь колючую проволоку цензуры, подчас с немалыми потерями, и всё же добравшиеся до читателя,— тексты, написанные ёмким, энергичным русским языком, от которого публика давно отвыкла. От чтения этих текстов, насыщенных электричеством и озоном, кружилась голова. Здесь достаточно будет упомянуть книгу «Вероятностная модель языка», выпущенную даже двумя изданиями, в 1974 и 1979 гг.

С тех пор утекло много воды. Иных уж нет, а те далече. Профессора Налимова уже нет в живых. Корпус его сочинений весьма велик, несколько книг вышло в Америке, множество работ напечатано в разных странах.

Мировоззрение В.В. Налимова не имеет характера строго систематизированного, замкнутого в себе учения; пользуясь выражением Карла Ясперса, можно сказать, что это не Philosophie, a Philisophieren, не философия, а философствование. В этом смысле Налимов наследует традициям русской философии Серебряного века и, пожалуй, западноевропейского экзистенциализма; но лишь в этом смысле. То, что уводит Налимова прочь не только от вышедших из моды философов-экзистенциалистов второй трети минувшего века, но в гораздо более широком смысле от основной гуманистической линии западной философии, от той линии, которая восходит к тезису Протагора: «Человек — мера всех вещей», и той традиции, которая вдохновляется словами Гёте: «Высшее счастье детей земли — личность». То, что, повторяю, делает Налимова откровенно враждебным этой традиции, — это его стремление взломать границы человеческого «я», разрушить этот зáмок, где царит суверенная человеческая личность, единственная и несомненная реальность, и выйти в разрежённый простор, в надличностное космическое сознание. Не зря В. Налимов особенно в последние годы своей жизни выражал симпатию к так называемой трансперсональной психологии. Не скрою, мне всегда мерещилась в подобной тенденции определённая опасность. Помню наши споры на эту тему. Но попытаемся рассмотреть его мысль поближе.

В построениях Василия Васильевича Налимова можно выделить три компонента.

Первый — это вероятностная ориентация его философии. Вероятность как модус бытия, как способ существования всех вещей и одеяние истины. Вероятностное мышление, сознаём мы это или нет, вообще говоря присутствует во всей нашей жизненной и житейской практике. Случай правит жизнью, но в вероятностной упаковке, поэтому мы учитываем события и ситуации, вероятность которых велика, и склонны игнорировать то, что маловероятно. Прекрасный пример профессиональной сферы, где все представления носят вероятностный характер, — мышление врача-диагноста: картина болезни складывается из симптомов, ценность которых неодинакова; она измеряется вероятностью их появления при данном недуге.

С помощью известной в математической статистике теоремы Бейеса, английского богослова и математика XVIII века, Налимов создаёт вероятностную модель языка. Каждое слово имеет конкретное значение и вместе с тем обладает безграничным семантическим полем, то есть может приобретать самые неожиданные смыслы и оттенки смыслов в зависимости от контекста. Почему же мы понимаем друг друга? Взаимопонимание задаётся условиями языковой игры; в каждое мгновение этой игры — общения собеседников — мы сужаем фильтр, который пропускает нужные значения данного слова и не впускает в сознание все другие.

Свои представления о языке Налимов распространяет на сознание: это — второй компонент его философии. Наше сознание двуприродно: оно одновременно является дискретным и континуальным. С одной стороны, оно продуцирует обособленные, дискретные представления о вещах — образы действительности, каждый из которых имеет своё имя, своё обозначение. С другой стороны, сознание континуально, то есть зыбко, текуче, непрерывно, его невозможно исчерпывающе описать в жёстких «атомарных» понятиях. Внимание Налимова привлекают исторические памятники, религиозные течения и традиции, где особым образом культивировалось мерцающее мышление: такова западная и восточная эзотерика, гностицизм, византийский исихазм, дальневосточный дзен-буддизм. Философа интересуют также изменённые состояния сознания, сон и гипноз, экстазы мистиков и эффект психоделических препаратов, в первую очередь ЛСД, — состояния, при которых шатаются стены человеческого «я».

Так возникает третий круг представлений, которому главным образом и посвящена книга «Спонтанность сознания». Наше сознание замкнуто нашей личностью, границы моего мира, как сказал Людвиг Витгенштейн (одно из важных для В.В. Налимова имён), — это границы моего языка. Но вместе с тем сознание человека подключено к «континуальным потокам», к пространству надличностного сознания. Невольно вспоминается аналитическая психология Карла Густава Юнга. По Налимову сознание больше самого себя, и выход к надличностному обусловлен вторым свойством языка — его континуальностью, безбрежностью смыслов. Функция человеческого сознания собственно и состоит в том, что оно порождает смыслы, превращая действительность, о которой мы ничего не знаем, в Текст, который мы способны прочесть.

Я уже упомянул об опасности, которая, как мне казалось, таится в рассуждениях Налимова. Любопытно, что здесь дает себя чувствовать одна из основных духовных тенденций 60-х годов, когда интеллигентная публика была увлечена всевозможными мистическими учениями. Налимов с его «математико-семантической моделью» знания, с попыткой размыть человеческое сознание, включив его в некую неопределимую стихию коллективного бессознательного, отдал щедрую дань этим увлечениям. Вот почему приходится констатировать, что блестящий ум Василия Васильевича Налимова склонялся к отрицанию суверенности человеческого я, другими словами – к антигуманизму.