Памяти книг
Мои (не
знающие, кто
я), книги... Ночью, лёжа без сна, я по привычке мысленно сочиняю свои тексты. Так явилась и позвала к себе эта короткая проза. «Прощайте, друзья...» По свидетельству Данзаса, умирающий Пушкин прошептал эти слова, обведя взглядом шкафы своих книг. В начале 80-х, когда пришлось покидать – навсегда – Россию, ничто так не огорчало меня, как необходимость расстаться с моими книгами. Домашняя библиотека моя была невелика. Там, между прочим, были Principia Исаака Ньютона в замечательном переводе академика А.Н. Крылова, прекрасно изданный дореволюционный фолиант. Памятник моей работы над биографией Ньютона. Был увесистый том Людвига Уланда, подаренный мне двумя сокурсницами к двадцать первому дню рождения, в твёрдом переплёте, с Вурмлингской часовней под Тюбингеном и первой строчкой трогательной баллады: Droben stehet die Kapelle... Был побывавший вместе со мной в Унжлаге заключительный том Собрания сочинений любимого моего Ги де Мопассана в издании славного Конара с предсмертнымии произведениями, этюдами о Флобере, с «Жизнью пейзажиста», с факсимиле рукописи начатого, но так и не написанного романа «Angélus»: в холодный зимний вечер 1870 года, который запечатлелся в памяти французов под именем Страшного года, l’Année terrible, графиня де Бремонталь, жена ушедшего на войну офицера, героиня будущей книги, одна, читает стихи Ламартина... Молодая беременная женщина греется у пылающего камина. Но как согревали меня в бараке на нарах эти страницы! Книги приходили по зашифрованному адресу лагеря, я получал их от родителей. Это не запрещалось. Посылка, распакованная, лежала в каптёрке, надзиратель разглядывал французские и немецкие буквы, словно это были китайские иероглифы, и бросал эти богатства на стол. Четыре изящных томика, приобретённые в ломившихся от военной добычи букинистических магазинах, – прекрасный готический «Фауст», кстати, тоже сидевший со мною в узилище, «Мир как воля и представление» в двух томах и сочинения Новалиса с гравированным портретом лунного юноши в девических локонах, – я препоручил одному американскому студенту перед тем, как отправиться в эмиграцию. Гёте, Шопенгауэр и юный барон Гарденберг добрались ко мне неведомыми путями сюда в Германию – вернулись, сами того не ожидая, к себе на родину. ...Весной 53-го до нашего таёжного княжества донеслось радостное известие – умер карлик. Постепенно стала меняться жизнь. Агнцев отделили от козлищ. 58-я отселилась от уголовников. Конвой вёл небольшую колонну из лагпункта Белый Лух на крайний северный – Поеж. Я месил снег с чемоданом книг на спине, моим единственным имуществом. У книг своя судьба, сказал древний классик. Habent sua fata libelli. 2013 |