Помни о будущем (Memento futuri)

Заметки к Этюдам бессонницы

1

Я отдаю себе отчёт в том, что попытки объяснить суть и смысл произведения чаще всего ни к чему не приводят. «Забывают одно (я цитирую Борхеса): мало что в искусстве значит меньше, чем намерения автора». И всё же необходимость разобраться в своих намерениях заставляет меня искать оправдание – не столько перед воображаемым читателем, сколько перед самим собой. Оставим открытым вопрос, насколько всё это выполнимо.

Некоторые пассажи как будто предполагают, что мы можем жить не только в трёх временах школьной грамматики, но и в некотором совокупном времени. В таком случае нам придётся признать, что для каждого из грамматических времён существует своё настоящее, своё прошлое и своё будущее, так что мы можем вспоминать и мимолётное настоящее, и ушедщее прошлое, и несбывшееся будущее.

Принимаясь за свой рассказ, повествователь убеждается в том, что его воспоминания – не совсем то. о чём он собирался рассказать. Скорее это судороги сбитой с толку памяти, которая вторгается в «сюжет», теряет нить, перепрыгивает, словно мятущийся луч, с места на место, короче, пренебрегает всякой последовательностью, так что от нормального повествования мало что остаётся, прошлое, каким его рисует себе рассказчик, всё меньше заслуживает доверия. Минувшее уносит с собой и свое будущее. Но с той же безответственностью, с какой своенравная память распоряжается прошлым, она расправляется с будущим. Так рассказчик-баснослов вспоминает не прошлое, которого больше нет, а будущее, которого никогда не будет.

2

Прибавлю немногое. Наша фантазия, вслед за памятью, освобождённой от оков, играет более важную роль в восприятии вещей, людей и событий, чем это кажется. Бытиё вещей состоит в их возможностях. Мир, заряженный бесчисленными возможностями, обступает нас. Воображение удваивает, удесятеряет мир. Фантазия извлекает из действительности её скрытые возможности, наугад переводит стрелки часов и дорожные стрелки, подсказывает иной ритм и другое направление поезду событий, фантазия насмехается над здравым смыслом и над читателем.

3

Сказанное влечёт за собой – для меня, по крайней мере – сдвиг художественного мышления. Приходится отказаться от того, что представлялось главной задачей литературы, – обуздания хаотической действительности. Художник, чьё дело – вносить порядок и гармонию в сумятицу и какофонию мира, вынужден усваивать новое мышление, которое следует назвать фасеточным или калейдоскопическим. Как прежде, он не смеет отступить в страхе перед жизнью. Но вера в лейбницианскую предустановленную гармонию вещей поколеблена. Вместо идеально стройного здания художник видит перед собой обломки, которые нужно каким-то образом склеить. В этом, по-видимому, состоит новая задача и обновлённый смысл его работы: не потерять равновесия, взглянуть, как смотрят в разбитое зеркало, без страха и отвращения в лицо действительности. Пусть эти замечания послужат извинением за все, пусть немногие, небылицы, которыми автор нашпиговал своё произведение.

4

Помни о будущем... Юность не страшится будущего, этой тигриной пасти, дышащей зловонием. Мы (как и этот повествователь) не подозревали о том, что из чащи грядущих десятилетий за нами следят жёлтые очи плотоядного будушего. Monstrum horrendum Вергилия, «чудище обло, озорно» подстерегало нашу жизнь. Перечитывая написанное, я думаю о том, что не только эти «этюды», но в сущности всё, что было мною сочинено, есть рассказ о прошлом, которое сожрано будущим. Останки недожёванного, объедки каннибальского пира – вот то, что сохранила память.

2012