Ужин у графини Д.


Идеей поездки в Зибенбюрген я обязан моим друзьям, пожилой чете из Бремена. Зибенбюрген, Семь крепостей. Так называется этот край с тех пор, как король Геза обещал своё покровительство пришельцам с Рейна и Мозеля; было это восемьсот лет назад. Другое название, Ultrasilvana terra, или Трансильвания, тоже легко поддаётся переводу. Страна за лесами представляет собой обширное холмистое нагорье; гигантской подковой огибают его зелёные и снежные Карпаты. Здесь кончались владения мадьярской короны, здесь немцы, пожалованные землёй и привилегиями, должны были охранять границу от набёгов языческих орд, от несущихся с гиком и воплем монголов, сумевших прорваться на своих курчавых лошадках сквозь гребень гор.

Революционные нововведения кондукатора не обошли стороной и немцев-хуторян. Помощь голодающим зибенбуржцам организовала евангелическая община, фактическими же исполнителями были Отто и его жена. Дважды в году снаряжался автомобиль-вагон с продуктами и одеждой. Муж сидел за рулём, жена, во всём, что можно было напялить на себя, втискивалась рядом, пристроив ноги в валенках между коробками американских сигарет для умасливания таможенников. Экипаж отправлялся в путь через три государства до заветной границы, а там, смотря по обстоятельствам, через Клуж, Арад или Тимишоара в столицу некогда процветавшего края, - если можно говорить о процветании в этой не слишком обласканной судьбою стране.

Помянув кондукатора (ныне пребывающего в аду), я хотел бы заметить - это имеет отношение к моей специальности, - что никакое серьёзное описание тиранического режима, на мой взгляд, не может обойтись без фольклорного образа тирана. Народное воображение неизменно наделяет деспота чертами какой-нибудь легендарной фигуры. Отто предупреждал меня, чтобы я ни в коем случае не выказывал недоверия к некоторым рассказам, если мне придётся их услышать. Он имел в виду слухи о том, что Чаушеску регулярно обновлял свои силы, телесные и сексуальные, высасыванием крови у новорождённых девочек.

Любимая книжка нашего детства начиналась словами: «Я выехал в Россию верхом на коне». Славный барон клялся, что он самый правдивый человек на земле. Я выехал в Зибенбюрген поездом. Пересадка в Будапеште, долгое стояние на границе. Ещё одна пересадка... В сумерках, измочаленный долгой дорогой, я вышел на вокзальную площадь в Германштадте и, покружив по улицам довольно большого города (таксист явно вёз меня окольным путём, чтобы побольше намотать на счётчик), оказался перед фасадом гостиницы, воскрешающей баснословные времена австро-венгерской монархии; подросток в каскетке и форменной курточке подхватил мой багаж. Разумеется, это был лишь фасад. В отеле всё было как в современных отелях и ничего не работало. Просторный холл освещался керосиновыми лампами. Дежурный администратор за стойкой не мог понять, что мне нужно, пока я не подкрепил свои объяснения приличной купюрой. Мальчик потащил наверх чемодан; лифт не работал. Дверь в номер не хотела отпираться, бельё издавало подозрительный запах, мраморная ванна не функционировала, а в уборной стояло ведро с водой на случай, если откажет спуск.

Кажется, кроме меня, в гостинице вовсе не было постояльцев. Сидя на другое утро в пустом ресторанном зале за скудным завтраком, я подозвал к себе официантку и сказал, что хотел бы с ней потолковать. Она поняла меня в совершенно конкретном смысле, быстро кивнула и через час постучалась в номер. Чистенькая черноглазая девушка. Я спросил, могу ли я говорить с ней по-немецки и как её зовут. Возможно, представления богатого иностранца, каким я должен был здесь казаться, о местных обычаях были чересчур примитивны. Как опытный боец не мешкая наносит удар, я выложил на стол столько, сколько, по моему мнению, было достаточно.

Эффект был несколько неожиданным, она смотрела на меня с испугом. Так высоко эта девочка себя, очевидно, не ценила. «Сейчас?» - спросила она робко.

«Что сейчас?»

«Мне сейчас раздеваться?»

Я усмехнулся, такой поворот дела на входил в мои планы. «Не обязательно, - сказал я. - Ты должна мне помочь. Вот это, - я показал на телефонный аппарат. - Мне надо, чтоб он работал».

Она передёрнула плечами, как будто хотела сказать: подумаешь, проблема. Дядя придёт и включит. Её дядя тоже работал в гостинице.

А во-вторых, продолжал я, не могла бы она подыскать мне шофёра. Мне предстоит поездка, желательно иметь под рукой надёжного человека. И это тоже оказалось несложным делом, всё тот же дядя Абрахам отвезёт меня хоть на край света. Возможно, туда мне и предстояло отправиться.

Она удалилась, сделав что-то вроде книксена. И всё пошло как по маслу. Вдруг оказалось, что все четыре крана в ванной и умывальнике работают, есть даже горячая вода. Мне сменили бельё. Телефон ожил. Набрав номер, я услышал свист и вой непогоды и представил себе, как ветер в горах колышет верхушки елей. Несколько раз что-то в трубке лопнуло; гудки, щелчок. Сухой недовольный голос спросил, кого надо. Я назвался, напомнил о нашей договорённости. Голос (вероятно, это был дворецкий) смягчился и ответил, что госпожа не может подойти к аппарату, меня ждут завтра.

Делать было нечего, остаток дня я бродил по городу. Я находился в стране с удивительной судьбой. Римские легионы простояли здесь немногим больше ста пятидесяти лет. Этого было достаточно, чтобы народ заговорил на языке завоевателей, забыв родную речь. Романский остров посреди мадьяро-славянского и даже отчасти исламского мира. Румынский язык - ветвь латинского древа, мне нетрудно было научиться читать на этом языке. Но в городе, куда меня - выражение это будет вполне уместным - понесла нелёгкая, румынскими были только вывески. Город-палимпсест, сохранивший память веков вопреки нововведениям, всё ещё выставлял напоказ свой обманчивый габсбургский облик. Вы имели возможность полюбоваться барочными зданиями времён императрицы Марии-Терезии, двумя-тремя готическими церквами и башнями крепостной стены.

Вечер я рассчитывал провести за работой, просмотреть выписки из прочитанного, словом, подготовиться к визиту. Но вышло так, что, обогнув площадь, которая всё ещё называлась площадью Революции, - одну из трёх, составляющих городской центр, - и миновав дворец-музей Брукенталя, уже закрытый, я свернул за угол. Я люблю в незнакомых городах заглядывать в тёмные переулки.


В погребке стоял дым коромыслом, я хотел было ретироваться. Как вдруг кто-то коснулся моего локтя. «Ты - здесь?» - спросил я удивлённо. Оказалось, что утром она работает в гостинице, а вечером в этом вертепе. Она уверенно повела меня между деревянными столами, за которыми смеялись, бранились, стучали кружками; за дверью оказалось ещё одно помещение, где было спокойней. «Побудь со мной, Ляница», - сказал я, когда она принесла мне пиво и ещё что-то. Она пожала плечами.

Я пил пиво, довольно приличное, поглядывал по сторонам. Вокруг сидели степенные люди. «Завтра отправляемся, - сказал я Ляне, - скажи дяде, чтобы он был готов». - «А далеко вы собрались?» - «В Тотенбург». Она взглянула на меня в замешательстве, повернулась и что-то сказала одному из сидящих. Он подсел к нам, это был старик с жёлтыми отвислыми усами. «Тотенбург? - сказал он. - Тот самый? Да ведь он давно разрушен».

Я возразил, что сегодня говорил с замком по телефону, и объяснил в двух словах цель моего приезда. Старик воззрился на меня. «Слышь, - отнёсся он к соседу, - профессор интересуется». Тот усмехнулся, взглянул на меня. Я заказал для всех чуйку, местный род сливовицы. «А вы что, - осторожно спросил сосед, - в это верите?» - «Как вам сказать». - «У нас многие верят». - «Видите ли, - проговорил я, - дело в том, что...» - «Не знаю, как вы, а я бы туда лучше не ездил», - промолвил старик с жёлтыми усами. Сосед перебил его: «Да что ты мелешь, нет там никакой крепости. Она давно уже развалилась. А может, взорвали». - «Ну вот, а я что говорю?» - возразил старик. Кто-то вмешался: «Там теперь гостиница для туристов». - «Какая ещё гостиница, туда и дороги-то нет». - «Есть или нет, - сказал старик с усами. - Я бы лучше туда не ездил».

Пиво и шнапс, да ещё спёртый табачный воздух скверно подействовали на меня, я плохо понимал моих собеседников, мешавших немецкий язык с румынским. Я искал глазами Ляну. «Проводи меня, я устал, целый день шатался по городу». Она побежала сказать кому-то, что должна отлучиться. Мы воротились в номер.

«Мне тоже с вами?» И так как я не понял, она повторила: «Мне с вами остаться?»

«Как хочешь, - пробормотал я, - впрочем, прекрасная идея».

«Это такое пиво, - сказала она. - Не надо было его пить».

«Зачем же ты его принесла?»

«Я не знала, что оно на вас так подействует... - Она помогла мне раздеться. - А кто там живёт?»

«Где?»

«В этом замке».

«Завтра увидим», - проговорил я коснеющим языком. Постель была холодна как лёд. Я мгновенно уснул.

После завтрака я поднялся к себе, почти сразу в номер постучались. Вошёл дядя Абрахам, рослый краснолицый мужик в чёрной бороде. Я спросил, не рано ли отправляться в путь: нас ждут к вечеру. «Так-то оно так», - сказал дядя. «Сколько это будет километров?» Дядя Абрахам пожал плечами. Выяснилось, что он толком не знает, как далеко до крепости Тотенбург, да и не вполне уверен, что она существует. «Как же мы поедем?» - «Так и поедем». Он добавил на своём немецко-румынском наречии: «Domnule profesor,1 я человек не суеверный. Но, может, лучше я вам покажу что-нибудь поинтересней?»

Можно поехать в Решинари, сказал он, очень красивое место. Все туристы туда ездят. Я возразил, что приехал не ради достопримечательностей. Мне говорили, что до замка можно доехать за три часа. «Кто это говорил?» Я протянул дяде атлас дорог. «Да на кой мне... - пробормотал он. - Только я вам скажу, за три часа мы никак не доберёмся». Он оказался прав.

Путешествие наше началось прекрасно. Светило тёплое солнышко. Мы катили по шоссе мимо низких выбеленных домиков, крытых дранью, через поля и перелески. Вдали клубились пепельно-лиловые облака, почти не отличимые от гор. Очевидно, это были первые отроги Трансильванских Альп, с юга отгородивших страну Семи крепостей от Малой Валахии. Я держал на коленях раскрытый атлас; мы двигались в другом направлении. Водитель развлекал меня разговорами. Помимо своих обязанностей в отеле, где он скорее числился, чем работал, дядя Абрахам занимался более важными делами: возил из Бухареста дефицитные тряпки и сбывал их в Германштадте. Здесь, впрочем, всё было дефицитным, магазины существовали скорее для виду. Немцев, по его словам, в Трансильвании и Банате оставалось всё меньше, народ потянулся в Германию, брошенные дома занимали цыгане. Можете себе представить, во что они превратились... А вы, спросил я, не собираетесь уезжать? Зачем, сказал дядя, мне и здесь хорошо. Между тем шоссе осталось в стороне, свернули на узкий просёлок. Постепенно исчезли селения. Там и сям на лугах лежал снег. Машина тарахтела, пошли повороты; оглянувшись, я увидел внизу еловый лес и понял, что мы успели подняться довольно высоко. Никакого замка на моей карте, разумеется, не было, не нашёл я и этой дороги.

Джип остановился среди камней в снегу. Шофёр спрыгнул, нужно было надеть цепи. Мы карабкались, сотрясаясь, вверх по крутизне, пока двигатель не выдохся. Задним ходом на тормозах дядя съехал с горы. Вторая попытка взять подъём была удачней, но за следующим поворотом дорога, извиваясь между валунами, снова полезла вверх. Дядя Абрахам усердно размахивал лопатой, расчищая снег. Привязал машину канатом к стволу огромной ели. «Матерь Божья, вывози», - сказал дядя и дал полный газ. С ужасным рёвом и тарахтеньем мы добрались до площадки. Там стоял большой деревянный крест. У меня слегка кружилась голова. Наверху над нами плыли бледные облачные небеса, внизу иссиня-чёрный лесной массив спускался уступами в долину.

«Ты уверен, - спросил я, теперь мы уже были на «ты», - ты уверен, что мы едем правильно?» Дядя Абрахам возвёл глаза к небу, пожал плечами. «Долго ли ещё ехать?» - «Да не то чтобы долго». Слева, в неглубокой лощине показались и пропали крыши погребённых под снегом хижин. Дул ветер. Белые мухи закружились в тёмном воздухе, в мгновение ока аспидные тучи заволокли небо над нашими головами. Снег шёл всё гуще. С зажжёнными фарами, почти не видя дороги сквозь залепленное мокрыми хлопьями стекло, мы тащились вперёд в тряской кабине, что-то трещало под колёсами, въехали в лес, и вдруг метель стихла. В лесу было сумрачно, угрюмо, словно близился вечер. Но мало-помалу стало светлее, разгоралась оловянная заря. Деревья расступились. Перед нами был мост и замок.

Подъехали к воротам с каменным гербом. Стояла мёртвая тишина. Наконец, я услышал скрип шагов по снегу, со слабым скрежетом раскрылись створы ворот. Джип въехал во двор. Дворецкий повёл нас к мрачному зданию с узкими тёмными окнами, повсюду - в оконных нишах и на уступах стен - лежал снег. Взойдя на крыльцо, мы прошли по коридору и вступили в сводчатый зал с огромной плитой, дымоходом, медной и оловянной утварью на полках, с подвешенными к потолку колбасами и окороками. Шофёр отказался переночевать в замке, сказав, что успеет засветло добраться до дому; было видно, что он торопится покинуть замок. Я оставил дядю на кухне за трапезой, пожелав ему счастливого пути.

Дворецкий или кто он там был, сухой и немногословный субъект с лицом скопца, - точно так я представлял себе этих людей, - привел меня в отведённую мне комнату с кроватью музейного вида и узким высоким окном. На столе, на вышитой крестиками крахмальной салфетке было приготовлено угощение: кувшин с горячим молоком и вареники. «Располагайтесь пока что. Через два часа будет подан ужин», - сказал дворецкий. Чувствуя себя совершенно разбитым, я повалился на широкую кровать, и навстречу мне поехала каменистая заснеженная дорога, поплыли серебряные горы и синие леса. В ушах стоял рокот мотора, скрежетали колёса, я всё ещё силился отыскать замок Тотенбург на карте дорог, но это была не та карта; шофёр вглядывался в стекло, крутил баранку, всё было не то, мы ехали не в ту сторону, как вдруг оказалось, что за рулём сидит мой друг Отто из Бремена, обросший до глаз чёрной бородой за время долгого путешествия. В дверь постучали, но мы всё ещё были в пути; устав говорить по-румынски, водитель принялся жестикулировать, машина потеряла управление и стала съезжать вниз, пока не натянулся канат, а между тем нечто дивное и ужасное, нечто фантасмагорическое вознеслось над лесом, башни, стены и контрфорсы. Значит, он всё-таки существует, подумал я или сказал вслух. Кто, граф? - спросил, нахмурясь, мой спутник дядя Абрахам., и снова раздался стук в дверь: нас или, вернее, меня приглашали к ужину.

Человек нёс зажжённый канделябр. Я спросил: «В замке нет электричества?» - «Есть, конечно», - возразил он. Мы шагали по длинному переходу, огоньки свечей колыхались за стёклами окон-бойниц, снег лежал снаружи на покатых карнизах. Одетый по-вечернему, я вступил следом за провожатым в сумрачный и холодный зал. Протопить такие хоромы не так-то просто.


Меня заставили подождать, после чего дверь распахнулась сама собой - мне показалось, что там никого нет. Но вот она вошла: красивая дама на вид лет пятидесяти, невысокая, наклонная к полноте, в чёрном платье, в наброшенной на плечи белой пуховой шали, с огоньками брильянтов в маленьких ушах, со странно-неживым блеском чёрных глаз. Я встал.

«Doamnă contesă...»

«Profesor»2.

Мы сидели за столом с белоснежной скатертью друг против друга между двумя подсвечниками, в честь гостя был выставлен хрусталь, дворецкий разлил вино. Она произнесла несколько любезных слов, осведомилась, как я доехал.

«В городе лето. А у вас здесь...»

«У нас тоже было тепло, потом вдруг завьюжило. Здесь довольно высоко...»

«О, я это заметил».

Мы обменялись мнениями о климате этих мест. Я похвалил кушанья и выразил своё восхищение замком. Она сказала:

«Вас удивляет, как всё это могло сохраниться. У меня были хорошие взаимоотношения с режимом. Кондукатор распорядился, чтобы меня не трогали...»

«Ваше здоровье».

«Взаимно... Итак, если я не ошиблась, - проговорила она, - вас интересует...»

«Совершенно верно».

«Я была уверена, что этой темой никто всерьёз не занимается».

«Тем не менее».

«Считается, что легенда возникла недавно, её будто бы сочинил один англичанин... или ирландец, вы, конечно, лучше знаете».

«Да, это известный роман. На самом деле автор воспользовался сведениями куда более древнего происхождения».

«Я это и хотела сказать».

«Меня интересуют фольклорные источники этой легенды, - сказал я. - Стоукер не изобрёл своего героя. Он просто его заимствовал, со всеми подробностями, из старинных книг о воеводе Дракуле, некоторые из них ходили в Германии и России чуть ли не в пятнадцатом веке. Но и они в свою очередь основаны на ещё более старых преданиях. Заметьте, - сказал я, - что существуют манускрипты, написанные задолго до того, как жил прототип... мнимый прототип, потому что на самом деле всё это было ему только приписано».

«Мнимый, - сказала она задумчиво, - вы так считаете? Но тогда разрешите мне задать вопрос. Зачем вы сюда приехали?»

Я поспешил заверить хозяйку, что чрезвычайно благодарен ей за разрешение посетить Тотенбург. «Мне кажется, я уже объяснил...»

«Да, но вы утверждаете, что мой предок был всего лишь случайным избранником этой легенды, - если я вас правильно поняла».

«Правильно. Легенда существовала до него. Но то, что именно он оказался, как вы удачно выразились, избранником, произошло отнюдь не случайно. Видите ли, один из самых интересных моментов в жизни легендарных сюжетов - это их встреча с действительностью».

Она подняла брови. «Не будете ли вы так любезны пояснить, что вы под этим подразумеваете?»

«Охотно. Я не разделяю мнение - хотя во многих случаях оно вроде бы подтверждается фактическими данными, - будто происхождение мифов связано с какими-то реальными историческими событиями. Скорее наоборот: не история порождает миф, а миф эксплуатирует историю. Действительность поставляет актёров для уже готовой пьесы, потом их сменяют другие, и так чуть ли не до нашего времени».

«Боюсь, что для меня это слишком сложно».

«Кстати, - я смотрел на руку дворецкого в белой перчатке, подливавшую мне вино, - вы говорили о том, что Чаушеску... Не было ли такое отношение, я хочу сказать, такое терпимое отношение к вам как к наследнице замка, не было ли оно связано, м-м... с некоторыми наклонностями... я слыхал, что ему приписывалось употребление крови младенцев».

«Вы в это верите?»

«Дело не в том, верю я или не верю. Важно то, что легенда жива. И нашла для себя очередного актёра. Больше того: может быть, он сознательно действовал в этом направлении, так сказать, стилизовался под...»

Она перебила меня:

«Мне об этом ничего не известно».

Помолчав, она добавила: «Некоторые считают, что замка вообще не существует...»

Я засмеялся.

Да, но известно ли мне, продолжала хозяйка, что в Шесбурге есть дом Дракулешти? Его владельцы утверждают, что именно они - истинные потомки Влада Цепеша.

Я ответил, что не собираюсь туда ехать. Хотя, может быть, стоило бы посетить Снагов - говорят, на острове находится его могила.

Если только, возразила она, монастырь не разрушен. Впрочем, что касается могилы, то это такой же блеф, как и притязания этой семьи.

«Блеф?»

«Граф лежит в Тотенбурге».

«Как, - воскликнул я, - его могила здесь?»

«Да... почему вас это удивляет? К сожалению, она не сохранилась. Ни плиты, ни памятника»

«И вы не знаете, где именно...?»

«Всё было уничтожено».

«Понимаю... Не утомил ли я вас?»

«Нет. К несчастью, я страдаю бессонницей. Но вы, наверное, в самом деле устали».

На часах было уже близко к полночи; мне пожелали спокойной ночи.

На другой день я завтракал, затем обедал в одиночестве. Климат гор давал себя знать, я испытывал неодолимую сонливость. Снаружи бушевала метель.

День успел потускнеть, когда я открыл глаза, но до ужина ещё оставалось несколько времени; воспользовавшись разрешением побродить по замку, я шёл вдоль длинных переходов, нажимал наугад ручки дверей. Комнаты, или что там находилось, были по большей части заперты, если удавалось войти, всё выглядело так, словно там не жили несколько столетий. Время умерло. Проходя мимо окон, я смутно различал одни и те же заснеженные карнизы, углы стен, покатые крыши, очутился в коридоре, где уже был, несколько раз спускался и поднимался по одним и тем же лестницам и, добравшись, наконец, до своей комнаты, едва успел переодеться. Хозяйка сидела за столом. Горели свечи.

«Если так будет продолжаться, - промолвила она, глядя на окна, - вы не сможете уехать».

Означало ли это, что она торопилась выпроводить меня? Всё тот же сумрачно-неживой взгляд, как у слепых или выходцев с того света... или тусклое пламя веков обвело её тёмным нимбом? Её наряд очень шёл к ней. При дневном свете она была бы, наверное, не так хороша.

Потолковали о погоде. Она проговорила:

«Знаете, я рада вашему визиту. Как вы заметили, я живу одиноко...»

Я сказал, что успел бегло ознакомиться с библиотекой: там есть любопытные вещи. Старинные трактаты, раритеты, «Оккультная философия» Агриппы - чуть ли не прижизненное издание. Вообще много интересного. Кто всё это собирал?

Она улыбнулась.

«Я в эти сочинения не заглядываю. Но среди моих предков были весьма учёные люди... не только вояки вроде этого Влада».

Я осторожно заметил, что, по некоторым сведениям, он отличался какой-то особенной жестокостью.

«Что вы хотите: средневековье, пятнадцатый век. Они все были жестокими. Вам, вероятно, известно, как переводится слово Цепеш».

«Что-то вроде сажателя на кол».

«Вот именно. Однако национальные историки ставят его очень высоко. Он сражался с турецким султаном».

Значит, спросил я, она действительно ведёт от него свой род?

«По прямой линии. Я его пра-, пра- и так далее внучка А вы сомневались?»

«О, нет. Просто мне хотелось услышать от вас подтверждение».

«Вас смутили эти Дракулешти».

Я заверил графиню, что у меня и прежде не было ни малейших сомнений в том, что это самозванцы.

«Мы происходим из дома Басарабов, - сказала она. - Влад Третий, который вас так занимает, был внуком Старого Мирчи, того самого, при котором валашское государство достигло наивысшего могущества».

«Разрешите мне вернуться к легенде. У меня есть несколько вопросов...»

«Я к вашим услугам», – сказала она холодно и хлопнула в ладоши. Явился дворецкий с новой бутылкой тёмного, как кровь, вина. Неслышно и мгновенно были сменены блюда. Несколько времени мы провели в молчании за едой.

Она промолвила:

«Я знаю, о чём вы хотите меня спросить. Догадаться нетрудно, не правда ли? Сделаем небольшой перерыв. Вы уже немного ориентируетесь в этом доме. Видели ли вы галерею?»


Добравшись до своей комнаты, - вечер опять затянулся до поздней ночи, - возбуждённый вином, беседой, увиденным и услышанным, да ещё, пожалуй (отчего не признаться в этом?), поздней красотой хозяйки, я не мог уснуть, начал было приводить в порядок свои записи, прислушался. Буря выла за окнами.

Я лежал на кровати, на дне моих глаз колыхались лепестки огней. Тёмно-маслянистые лица в облупившихся позолоченных рамах проступили из полутьмы, я спросил, почему не включают электричество. Она объяснила: запретили доктора. Наследственное заболевание сетчатки глаз. Шествие возглавлял дворецкий с канделябром, следом мелкими шагами ступала маленькая полная женщина в чёрном, с брильянтами в ушах, остановилась, а вот и он, сказала она.

Неужели, пробормотал я, этого не может быть. Она кисло улыбнулась: но почему же? Потому что известно, возразил я, как-то плохо соображая, где я нахожусь, на постели в моей комнате или всё ещё там, рядом с ней и слугой, высоко поднявшим светильник, да, хорошо известно, что портретов графа не сохранилось. Я сам безуспешно разыскивал их в каталогах музеев и библиотек. Судя по всему, его портреты были уничтожены. Народное суеверие приписывало магическую власть его изображению. Вы сами сказали, добавил я, даже надгробье стёрто с лица земли. Одним словом, если бы это был подлинный портрет, о нём по крайней мере знали бы специалисты.

Но сюда никто не приезжает, возразила она, я же вам говорила, что все уверены, будто замка давно не существует. Влад Цепеш, ещё при жизни прозванный Draculya, Божьей милостью правитель Трансильвании, господарь Валахии и Молдавии, в шапке собольего меха с султаном, в отороченном мехом плаще, усатый, бородатый, с колючим взглядом, почти уродливый, неотразимо-красивый, грозно взирал на нас из овала, вокруг которого шло перечисление его титулов. А дальше по коридору, вслед за Цепешом, - как же могло быть иначе, - парад юных женщин. Ни одна из них не дожила до старости.

Усмехнувшись, я спросил, означает ли это, что девушки погибли от укусов вампира. Этот слух, возразила графиня, ещё никем не был опровергнут. Мы медленно двигались от картины к картине, медленно проплывали бледные лица в моём утомлённом мозгу. Можно догадываться, заметил я, какими изощрёнными способами он заманивал к себе своих жертв: хитрость, ворожба - на что он только ни пускался. Но почему все они оказались здесь, в галерее предков? Насколько я понимаю, только одна из них стала продолжательницей рода, и, кстати, которая? О, её нетрудно угадать, сказала хозяйка и подвела меня к своему портрету, - в самом деле, это была она, нежная и печальная, говорят, добавила она, эта дама умерла восемнадцати лет в родах. В каком же это было году, дай Бог памяти, тысяча четыреста... Влад в это время гонялся за зелёным знаменем врага на окраинах нашего царства.

Но вы правы, говоря, что другим жёнам здесь не место; вы правы и не правы. Ведь во мне, сказала она, течёт кровь всех этих женщин. Он передал её мне. Или вы в этом сомневались?


Я спал, когда в комнату постучались. Затаившись, дрожа от волнения и страха, я ждал повторения. Мне показалось, что шаги удаляются, и утром я был твёрдо уверен, что всё это мне приснилось. Под вечер метель утихла. Можно было надеяться, что завтра выглянет солнце. За ужином, который мы провели, как всегда, при свечах, tete-a-tete, разговор шёл о предметах, более или менее продолжавших вчерашнюю тему. Я противник того, чтобы превращать легенду в притчу, сказал я, смысл подобных сюжетов как раз и состоит в том, что их нельзя редуцировать к определённому «смыслу». Тем не менее что-то вроде морали можно извлечь из рассказов о пращуре-кровопийце. Например, что сластолюбие - оборотная сторона жестокости. Хозяйка, задумавшись, вертела между пальцами бокал.

«Вы говорите: заманивал жертв. А если я вам скажу, что ни одна из них не была жертвой».

«Что это значит?»

«А то, что ни одна из этих девиц - их могло быть гораздо больше - не была доставлена в Тотенбург хитростью или насильно. Наоборот, они добивались этой чести».

«Зная о том, что владелец замка - вампир?»

«Конечно. В конце концов это не было тайной».

«Но откуда известно, что они...?»

«Меня удивляет ваш вопрос. Они хотели ему отдаться, потому что этого хочет предание. - Она подняла на меня ночной взгляд. - Забудьте свою науку, профессор. Мы находимся в пространстве легенды».

«Слушаю и повинуюсь, - сказал я. - Но та же легенда рисует графа Дракулу насильником».

«Э, знаем мы эту игру. Какая девушка согласится признать, что её взяли с её согласия. Ещё глоток?»

«С удовольствием».

«Я думаю, каждой хотелось стать, если можно так выразиться, моей прародительницей. Граф Влад был не только победителем султана. Он слыл покорителем сердец. Одной этой славы было достаточно, чтобы вскружить голову любой крестьянке. Если условием любви была необходимость отдать ему толику своей крови, что ж. Они были согласны. Они на всё были согласны! Вам как мужчине это трудно понять. Скажу больше... Вы позволите мне называть вещи своими именами?»

«Я вас внимательно слушаю».

«Именно потому, что он был вампир, они были согласны. Кто знает? - проговорила она, изрядно отхлебнув из бокала. - Может быть, в тот момент, когда его приоткрытые губы касались так называемой жертвы, когда зубы вампира впивались в эту жилку, пульсирующую на шее... эти девушки испытывали такое мучительное наслаждение, рядом с которым обыкновенная дефлорация ничего не стоит».

Я заметил, что мы вторглись в весьма специальную область сексуальной психопатологии. Хозяйка презрительно усмехнулась. Но с другой стороны, продолжал я, давно замечено, что в рассказах о Дракуле возродились некоторые древние представления... некоторые идеи древнегреческой науки. Может быть, в такой форме в Румынии живёт наследие античного мира.

«Профессор!» - сказала она с упрёком.

«Простите. Я не собираюсь читать вам лекцию... Я просто хотел напомнить об античной теории смешения соков. Мы остаёмся, как ваше сиятельство удачно выразились, в пространстве легенд... Так вот, по этой теории, мужское семя есть не что иное, как пена крови, закипающей в миг вожделения. Отсюда следует, не правда ли, что сластолюбец должен был пополнять убывающие запасы крови. Как это сделать? Очевидно, только одним способом. Высасывая кровь у своих возлюбленных...»

Она перебила меня.

«Извините. У меня ужасно разболелась голова. Это к перемене погоды»

Появился дворецкий. Я откланялся.

Я сидел над бумагами в моей комнате. Мне хотелось подвести предварительные итоги; беседы с хозяйкой замка навели меня на некоторые новые соображения. У меня давно уже был готов план обстоятельной монографии, которая должна была, по моим расчётам, весьма способствовать моей учёной карьере: срок моего пребывания на кафедре истекал в следующем году, я намеревался подать на конкурс в более престижный университет.

Увязать проблематику возникновения и бытования фольклорных сюжетов с законами подсознания - так я формулировал мою задачу. В особенности меня интересовал вопрос о «вживании в миф». Подобно тому как врач-психиатр должен проникнуть во внутренний мир своих пациентов, не боясь, так сказать, заразиться, так исследователь мифов должен впустить миф в своё собственное сознание, научиться мыслить мифологически. Больше того - научиться жить в мифологической действительности. Чтобы постигнуть жизнь мифа, нужно стать самому его действующим лицом. Сейчас, вспоминая свою поездку в Зибенбюрген, я склоняюсь к мысли, что мне это удалось.

Я услышал шаги. Может быть, оттого, что в глубине души я их ждал, был к ним готов, - мой слух обострился до предела. Как и минувшей ночью, кто-то прошествовал мимо моей двери. Но голова моя была занята другим; всё ещё думая о своём проекте, я высунул голову в коридор. Никого не было. Холодный свет сочился из окон-амбразур, вероятно, взошла луна. Лучшей обстановки для размышлений над загадками мифологического воображения нельзя было изобрести. Впрочем, легко можно было не заметить в полутьме дворецкого, который совершал обход здания, прежде чем отойти ко сну.

Дворецкий... так я привык его мысленно называть. Хотя до сих пор не знаю, какую должность этот персонаж занимал при своей госпоже, была ли в замке другая прислуга. По крайней мере, кроме него, я никогда никого не видел. Но, кажется, это был не дворецкий. Да и зачем бы ему понадобилось красться в темноте.

В том-то и дело, что это был не не дворецкий! Я хотел вернуться и лечь, она схватилась за ручку двери. «Вы?!» - сказал я, скорей удивившись, чем испугавшись.

«Deranjez? - входя, по-румынски сказала хозяйка. - Я не помешала? Ведь ты ждал меня, скажи правду». Я ответил, сделав вид, что не заметил этого «ты», что вчера тоже слышал чьи-то шаги и думал, что они мне приснились.

«Ты прав, можешь считать, что это был сон. Можешь даже считать, что и сейчас ты видишь сон. Только на этот раз наяву!»

В самом деле, оказалось, что я лежу под одеялом; она стояла передо мной в своём чёрном одеянии, чем и объяснялось то, что я не разглядел её в коридоре.

«Вы... - проговорил я, - ты... Что тебе надо?»

«Не прикидывайся наивным ребёнком - ты меня ждал».

«Допустим; ну и что?»

«О, это уже много. Можно, я присяду?»

Я слегка отодвинулся; она сидела на краю моего ложа.

«И я тоже, - сказала она, - я тоже тебя ждала. Но ты не пришёл». И умолкла, глядя на пламя свечи. Взгляд, о котором я уже говорил, взгляд без отблеска, точно свет потонул в огромных зрачках.

«Простите, графиня, - сказал я, снова переходя на вы, - я хочу спать».

Она как будто не слышала.

«Я тебя ждала, ты не можешь себе представить, что это значит, когда живёшь так одиноко... Они все думают, там, внизу, что здесь никого нет, замок взорван или что-нибудь такое, никто не решается меня посетить, никого не заманишь... да и зачем они мне? Мне нужен ты. Я это поняла в первый же вечер, в первую минуту... когда увидела тебя за столом... Ты красив. Ты... Я...» - и она повернула ко мне глаза, теперь в них снова отражался свет. Огоньки мерцали в её ушах.

Надо было ей что-то сказать, поблагодарить за честь; я не нашёлся, чем ответить на это неожиданное признание.

«Да, я понимаю, ты думаешь, что я для тебя стара. Не старайся меня разубедить, - сказала она в ответ на мой протестующий жест, - я знаю, что ты рыцарь, но когда любишь, становишься юной... не смейся надо мной!»

Я молчал. Она продолжала:

«Даме не полагается так себя вести, но что же мне делать. Ты уедешь, и я снова останусь одна. Но ты можешь здесь заниматься своей работой. Библиотека в твоём распоряжении. Весь день принадлежит тебе... У тебя не будет никаких забот... Я даже не спросила тебя, женат ли ты».

«Тем лучше! - воскликнула она, когда я покачал головой. - Что нам мешает быть вместе? Мы оба свободны. Останься. Останься! И знаешь, что я тебе скажу... - она перешла на шопот, - такой любви ты ещё не знал. Никакая женщина тебе не даст того, что я могу дать. Такой любви не бывает на свете! Хочешь меня?»

Тут я почувствовал настоящий страх. Она тянулась ко мне, тянулась губами, и уже почти прикоснулась... но не к губам, а к шее.

«Дай мне, - бормотала она, - дай мне капельку крови».

Я вскочил.

«Проклятая ведьма, - сказал я, скрипнув зубами. - Хищница! Значит, это правда?. .»

Я схватил что-то тяжёлое со стола, один из двух подсвечников. Она попятилась. Мы стояли друг против друга.

«Что вы, - проговорила графиня и провела рукой по лбу. - Вы меня не поняли. Вы думаете, я всерьёз?.. Пожалуйста, поставьте на место. Как вы меня напугали... Я пошутила. Мы зашли слишком далеко».

«Не я, а вы!»

«Пусть будет так. Думайте обо мне всё что хотите. Одно могу сказать. Вы заставили меня пойти на крайнее унижение. Я подумала: метель успокоилась. Завтра он уедет... Я прошу вас подумать над моим предложением».

«Над каким это предложением?» - сказал я надменно.

«Я не хочу повторять всего, что здесь было сказано. Я люблю вас. В моём роду я последняя. У меня нет наследников... Вы станете владельцем всего, когда я умру. Подумайте об этом. Завтра мне скажете».

Я усмехнулся: «Можете на меня не рассчитывать. Я вас понял».

«Что, что вы поняли?» - сказала она с тревогой.

«Я прекрасно понял, какую цену вы от меня потребуете».

«Цену... Ах вот оно что, - проговорила хозяйка, слегка отступив к двери и не спуская с меня помертвевших глаз. - Ты говоришь, цену. Ну что ж! В таком случае...» Она хлопнула в ладоши.

Дворецкий возник на пороге. Дворецкий был тут как тут - кисло-надменный, скопчески-сухой субъект с провалившимися висками, с глубокими тенями на щеках. Госпожа сделала еле заметный знак, и в одно мгновение руки с железными мышцами схватили меня, вырвали погасший светильник, повалили меня на кровать. «Вот так будет лучше», - пробормотала графиня.

«Сейчас ты успокоишься, - сказала она, склонившись надо мной, и её грудь в чёрном платье коснулась моей груди. Дворецкий держал меня, стоя у изголовья. - Ты успокоишься, - шептала она, - ничто тебя больше не будет волновать, никого не будешь бояться... Но прежде - дурачок! - ты вкусишь такого счастья, какое тебе не снилось, какого ты отродясь не испытывал. Ты будешь благодарить меня...»


Утром я долго сидел в большом зале, надеясь (в глубине души), что графиня изменит своим привычкам и явится к завтраку. Вошёл узколицый дворецкий, справиться, какие будут распоряжения. Пятна света лежали на каменном полу, за окнами снег сверкал так, что больно было смотреть. Как обычно, после обеда я спал, коротал время в библиотеке; наступил четвёртый вечер моей жизни в замке; как всегда, мы встретились за ужином.

На этот раз у хозяйки был неважный вид. Замучила бессонница.

Я спросил, что она делает ночами, когда нет сна.

«Читаю, - сказала она. - Старые французские романы».

Не вредит ли это зрению? Она пожала плечами. Молча, не поворачивая головы, подняла свой бокал, дворецкий поспешил подлить ей и мне. Вялый разговор продолжался несколько времени.

«Бывает так, что трудно понять. Вам такое состояние вряд ли знакомо».

«Какое?» - спросил я.

«Состояние между сном и... ещё чем-то. Вроде бы спишь, а на самом деле не спишь. Или наоборот. Представьте себе...»

Снова пауза. Я ждал продолжения. Хозяйка сделала знак рукой, мы остались наедине.

«Представьте себе, перед самым рассветом я как-то незаметно забылась. Буквально на несколько минут. Вот вы человек учёный, - улыбнулась она. - Объясните мне мой сон».

Я возразил, что толкование сновидений - не моя специальность. Вдобавок я не считаю себя последователем доктора Фрейда и его школы. Сны, на мой взгляд, ничего не разоблачают. Их функция, как и функция символического мышления вообще, - демонстрировать некие исконные формы бытия. Недоступные интеллекту. Психоанализ, сказал я, с его манией всё сводить к голой сексуальности - слишком грубый инструмент. Слишком уж он отдаёт позитивизмом прошлого века. Ведь голой сексуальности на самом деле никогда не бывает, сексуальное всегда многозначно, если угодно - многофункционально.

Она слушала, рассеянно кивая. Потом сказала:

«А по-моему, всё зависит от того, какой сон. Сны ведь тоже бывают разные».

«Так что же вам приснилось?»

«Что приснилось... Вы хотите знать, что мне приснилось. Даже неловко рассказывать. Как будто я вот так сижу, не могу лечь, читать тоже нет сил. Свечи оплыли, всё в каком-то красном свете. А главное, не могу понять, где я нахожусь. Вроде бы я в своём доме, а в то же время он мне кажется незнакомым; иду и думаю, что вот я сейчас заблужусь и не найду дорогу назад. И в это время я вижу вас... да, не удивляйтесь. Я вижу, как вы показались из своей комнаты».

Она отпила глоток. Последовал обычный вопрос: «Как вам вино?»

«Превосходное».

«Мне привезли на пробу».

«И это всё?» - спросил я.

«Да... или, пожалуй, нет. Я увидела вас - и такое чувство, что вы меня ждёте. И тут же я вспоминаю, что вы должны уехать, за вами уже приехала машина, а я не успела сказать вам - что именно, не знаю, что-то очень важное. Но на дворе ночь, и у меня ещё есть время. Вхожу, и... оказывается, вы уже лежите в постели. Вы что-то говорите, я совершенно не понимаю слов, это иностранный язык, но я догадываюсь, вы хотите сказать, что вы устали, хотите спать, требуете, чтобы я оставила вас в покое... Как вам нравится мой сон?»

Я покачал головой.

«Он мне совсем не нравится».

«Мне тоже... Я нахожу, что... - это, конечно, во сне - нахожу, что вы плохо воспитаны, так не говорят с дамой, тем более с титулованной, и хочу сделать вам замечание, но времени остаётся мало, а я всё ещё не сказала самого главного, того, что должна сказать... и тут у меня вырываются совершенно невозможные слова, я не могу их остановить и чувствую, что какая-то сила тянет меня к вам, я уже не могу с собой совладать. Короче говоря... - она вздохнула, - это ужасно, и мне стыдно рассказывать, можете толковать как хотите... Короче говоря, мне захотелось крови, как вам это нравится? Я даже как будто почувствовала липкий солёный вкус на губах».

«А что же я?»

«Вы?.. Вы схватили со стола канделябр и хотели меня убить!»

Помолчали.

«Я думаю, - сказала хозяйка, - это результат наших разговоров».

«Я тоже так думаю».

«Мы разбудили старого злодея».

«Вот именно».

«Смешно даже подумать, какие фантазии могут придти в голову одинокой стареющей женщине».

«Вы имеете в виду...?»

«Да. Я имею в виду, что сон на этом не закончился... В страшном испуге я очнулась. Было всё так же тихо, свечи горели, всё оставалось по-старому. Сон длился, может быть, не больше минуты. Я очнулась и чувствую этот вкус, вытираю губы и вижу, что на платке... это даже удивительно. Видимо, я поранила себе губы во сне. Словом, это длилось только один миг, потому что сразу после этого я оказалась снова в вашей комнате. Значит, подумалось мне, это была неправда, а правда то, что я здесь, в этой комнате. И опять такое чувство, что время уходит, а я так и не сказала... Вы стоите передо мной, вы тоже, видимо, испугались, и тогда я вам говорю, что это недоразумение, мы друг друга не поняли, но вы только качаете головой: то ли вы мне не верите, то ли не понимаете язык, на котором я говорю. Совершенно так же, как я не могла понять ваш язык. Я всё стараюсь вам втолковать, что я пришла для того, чтобы сообщить нечто... чрезвычайно важное, что касается нас обоих, от этого зависит моя судьба и ваша судьба, - а вы не понимаете. Я не знаю, что делать, поворачиваюсь - сзади стоит Альфред».

Так я узнал, что дворецкого зовут Альфред. Оказывается, он был очень стар - а ведь по виду не скажешь. Она не знала в точности, сколько ему лет. Он был человеком без возраста. Служил в замке, когда графиня была маленькой девочкой и приезжала с родителями на лето в Тотенбург.

«Это было ещё в королевской Румынии», - сказала она.

«Вернёмся к вашему сну. Вы не договорили».

«Что не договорила? Ах, сон... Я уже ничего не помню...»

«Вы собирались мне что-то сказать».

«Да, - сказала она растерянно. - Собиралась... Поворачиваюсь и де-лаю знак Альфреду. Показываю ему, чтобы он мне помог. Но он - представьте себе - он только качает головой!»

Я поднял бокал.

«Итак, вы уезжаете...»

«Пора. Должно быть, я вам уже надоел. - Я сказал это в надежде, что она будет возражать. Она молчала. - Знаете, - проговорил я, - мне кажется, я всё-таки понял, что вы мне говорили».

«Говорила, когда?»

«Во сне. Мы видели один и тот же сон».

«Вы что, с ума сошли?»

«Может быть, - сказал я. - Но если двое видят одинаковый сон, значит, это не сон. Так что же вы всё-таки хотели мне сообщить?»

«Не знаю. Не помню! Ах, оставьте меня в покое...»

На другой день была такая же ясная погода. Хозяйка не показывалась. Я уже знал, что врачи рекомендовали графине избегать яркого света. Тем лучше - или, пожалуй, хуже: ведь я всё ещё надеялся её увидеть. Кое-что оставалось неясным; кое-какие вопросы, которые следовало уточнить для моей монографии. Я пообедал в одиночестве. Альфред доложил, что машина ждёт во дворе. Делать было нечего, я уселся рядом с бородатым дядей Абрахамом и отправился в Германштадт, где меня ожидали тёплые объятья Ляны.




1Господин профессор.

2Госпожа графиня, профессор (рум.)