Воспоминание о Ницше

В 1868 году двадцатичетырёхлетний Фридрих Вильгельм Ницше сообщил по секрету одной знакомой даме, жене своего учителя, знаменитого эллиниста Ричля, что он намерен соединить филологию с музыкой. Его мечта — изложить свои соображения об античной филологии с помощью нот, а о музыке — словами. Черыре года спустя в Лейпциге вышло в свет сочинение с предисловием, которое начиналось так:

«Что бы ни лежало в основании этой сомнительной книги, это должен был быть вопрос первого ранга и интереса, да ещё и глубоко личный вопрос; ручательством тому время, когда она возникла, вопреки которому она возникла, тревожное время немецко-французской войны 1870-1871 годов. Покуда над Европой проносились громы сражения при Вёрте, мечтатель-мыслитель и охотник до загадок, которому выпало на долю стать отцом этой книги, сидел где-то в альпийском уголке, погружённый в свои мысли-мечты и загадки, а следовательно, весьма озабоченный и вместе с тем беззаботный, и записывал свои мысли о греках — зерно той странной и малодоступной книги, которой посвящено это запоздалое предисловие».

Книга называлась «Рождение трагедии из духа музыки». Хорошо помню магазин в конце улицы Герцена перед её впадением в площадь Никитских ворот; на прилавке лежал томик в твёрдом переплёте, перевод Г. Рачинского, дореволюционная орфография, издание 1912 г. Только что кочилась война, мне было 17 лет. Я купил антикварную книгу по неправдоподобно низкой цене.

Таково было первое моё знакомство с философом, который именовался в энциклопедическом справочнике отцом европейского ниги­лизма. Словечко, образованное от латинского nihil, напоминало о герое Тургенева, но смысл его был шире. Нигилизм – умонастроение человека перед зрелищем распада унаследованных ценностей и дискредитации того, что он полагал смыслом жизни; нигилизм – осознание неизбежности этого распада. Нигилизм возвестил устами Ницше о «смерти Бога»: Gott ist tot. Нигилизм требует мужест­венно встретить то, что осталось. Что же осталось? — Ничто. Много воды утекло, прежде чем моего слуха коснулись вещие слова Мартина Хайдеггера: «Нигилизм есть приходящая к господству истина о том, что все прежние цели сущего пошатнулись. Но с изменением прежнего отношения к ведущим ценностям нигилизм становится свободной и чистой задачей установления новых ценностей».

Фридрих Ницше числился основателем «фило­софии жизни». Под этим следовало понимать не философствование «о жизни», но фило­софию, верховным аргументом которой должна была служить сама жизнь – вольная стихия, реальность стра­шная и чарующая, плодоносное лоно мира, если угодно – трансфор­мированная мировая воля Шопенгауэра.

Друг юности Ницше Пауль Дейсен поведал об эпизоде, который приключился с его приятелем в феврале 1865 года. Студент Ницше, которому идёт 21-й год, ненамного больше, чем было мне осенью 1945-го, когда я сам стал студентом классического отделения Московского университета, приезжает в Кёльн. Он просит служителя гостиницы показать ему город. Осмотрев собор и прочее, юноша хочет поужинать; вместо ресторана вожатый приводит его в бордель. Осаждённый одетыми во что-то полупрозрачное девицами, обалделый Ницше теряет дар речи. В углу гостиной стоит пианино, «един­ственный наделённый душою предмет»; гость садится и берёт несколько аккордов; после чего спасается бегством. Инцидент, знакомый многим по роману Томаса Манна «Доктор Фаустус», сам по себе незначительный, хотя и чреватый губительными послед­ствиями, превращается в символическую встречу совсем ещё юного философа с «жи­знью», какова она есть на самом деле, во всей её соблазнительной наготе. Защитить от манящей бездны призвана музыка.

Но музыка, в первом приближении музыка Вагнера, – это тоже бездна; музыка обещает окунуться в бездонность и вынырнуть; музыка приобщает к бытию. «Жизнь без музыки есть заблуждение». Зачарованность стихией жизни и её перевоплощением в искусстве, убеждение, что традиционная вера и мораль не выдерживают натиска этой дионисийской стихии, диктующей собственную мораль, – такова пожизненная тема Ницше вплоть до ката­строфы в Турине, когда, увидев на улице, как кучер бьёт усталую клячу, философ в слезах бросился обнимать морду лошади, в состоянии острого помешательства был доставлен в психиатрическую клинику и оставшиеся десять лет своей жизни провёл на попечении матери и сестры, без надежды на выздоровление.

...Всё находилось поблизости, в двух шагах: и улица Герцена, бывшая Большая Никитская, по которой шёл, звеня и сворачивая от Манежа, трамвай,  и магазинчик, где на прилавке дожидалось покупателя «Рождение трагедии», и Большой зал консерватории с портретами великих композиторов, в том числе Рихарда Вагнера, и университет, где в тесных коридорах Старого здания Доменико Жилярди помещался наш филологический факультет. Всё было рядом и происходило одновременно в ту памятную осень первого послевоенного года, и было внове: занятия классическими языками, увлечённость автором «Мира как воли и представления», полученного в подарок к семнадцатому дню рождения, знакомство с автором «Рождения трагедии из духа музыки», Заратустры, «Несвоевременных размышлений», «Весёлой науки», первое, триумфальное исполнение Полёта валькирий и Вступления к третьему действию Лоэнгрина в Большом зале...

Так возродилась для меня триада Томаса Манна — Вагнер, Шопенгауэр, Ницше, музыка гармонического трезвучия и головокружительная философия классического греческого и немецкого идеализма, так отворились ворота в германский мир.

2013