Записки Гадкого утенка: Григорий Померанц

Успех мемуарной литературы, отмечаемый издателями и критиками, можно объяснить по-разному: например, тем, что при общей дороговизне книг активными покупателями оказываются люди старшего поколения, обычно более состоятельные, чем молодежь; пожилого читателя больше, чем беллетристика, интересует «литература факта». Крушение советского режима раскрепостило мемуаристику, книжный рынок предлагает неслыханный прежде ассортимент воспоминаний, дневников, архивных публикаций и т.п. Наконец, высшая и перекрывающая конъюнктуру причина – страшный век, оставшийся у нас за плечами. Читатель ждет от мемуаристов ответа на вопрос, во имя чего мы прожили нашу мучительную жизнь.

Современникам всегда кажется, что их время – самое ужасное, счастливые времена либо позади, либо впереди. Минувший век, однако, может похвастаться достижениями, каких прежде не знали. Это век тоталитарных государств, век концентрационных лагерей, век ублюдочных вождей и вездесущей тайной полиции. Век “масс”, для которых тотальная пропаганда, оснащенная новейшей технологией дезинформации и всеобщего оглупления, заменила религиозную веру. Время, когда недостаточно было одной мировой войны, понадобилась вторая, когда необычайного совершенства достигли технические средства истребления людей и памятников цивилизации, когда стало возможным в считанные минуты уничтожить с воздуха целый город, в короткий срок умертвить в газовых камерах шесть миллионов мужчин, женщин, детей и стариков. В показаниях свидетелей этого века читатель ищет то, чего не находит в современной художественной литературе: смысла, а значит, и оправдания абсурдной эпохи.

Wirklich, ich lebe in finsteren Zeiten... «Право, я живу в мрачные времена... Я уцелел случайно. Если мою удачу заметят, я погиб» (Брехт). Оглядываясь на классическую мемуарную литературу, будь то «Анабасис» Ксенофонта, мемуары герцога Сен-Симона, «Поэзия и правда» Гете или «Былое и думы» Герцена, видишь разницу: мемуаристы нашего времени – не просто старые люди, хотя бы и много повидавшие; но это те, кого не убила война, кто не умер от голода, кого не расстреляли, не сожгли в печах; словом, те, кто выжил. В черном провале прошлого, как в мерцающем зеркале, человек с трудом различает собственное неузнаваемое лицо. Григорий Померанц мог бы тоже сказать о себе: я уцелел случайно. Выжил – на войне, в лагере. От такого свидетеля можно ожидать беспросветного пессимизма. И, однако, удивительным образом его записки выдержаны в светлых тонах. Его книга излучает веру в будущее и, что совершенно непостижимо, веру в исторический разум.

Мемуары написаны человеком, изведавшим многое, но склонным видеть в людях прежде всего их положительные стороны. Мы имеем дело с мыслителем, который не раз заявлял, что “в глубине бытия не существует зла”, с глубоко религиозным автором, для которого изначальное доверие к бытию и Творцу есть нечто само собой разумеющееся. Такова главная предпосылка его мировоззрения; в свою очередь она вытекает из свойств его натуры: философия – в большой мере функция психологии.

«Гадкий утенок» – это жалкий уродец, таким его считают обитатели птичьего двора, и никто не знает, кто он такой на самом деле. Никто не догадывается о том, что в один прекрасный день неуклюжий птенец превратится в благородного лебедя. Во вступительной главе Г. Померанц предлагает свою интерпретацию сказки-притчи Андерсена, применительно к собственной биографии. «Лебедь – это совершенный образ и подобие Бога», некая устремленность к недостижимой цели. Можно было бы воспользоваться термином Фрейда: Ueber-Ich (сверх-Я). Сознание своей неординарности осеняет автора «Записок» уже в детстве: «Я не такой, как надо» – несколько рискованное название одной из вступительных глав. Дальнейшее изложение более или менее следует хронологической канве: учеба в ИФЛИ, арест отца, героический опыт войны на переднем крае и опыт последних месяцев на территориии Германии, когда армия показала себя с другой, неприглядной стороны, арест автора и годы, проведенные в заключении, любовь, жизнь с Ириной Муравьевой (подробнее описанная в книге «Сны земли»), смерть Иры и центральное событие жизни – брак с Зинаидой Миркиной. Вообще, рассказ о происшествиях интимной жизни, подкупающий прямотой и искренностью, кажется мне самым интересным в книге и, может быть, самым глубоким. Но сверхсюжетом этой насыщенной встречами и событиями жизни оказывается то, что обозначено в первой главе: поиски собственного стиля, другими словами – поиски себя, обретение «самости». Уже не столько фрейдистская, сколько алхимически-юнгианская проблематика. В итоге философский камень найден: это религиозная вера и вдохновленное ею собственное вероучение.

Осуществилось и жизненное призвание – литературная работа. В 60–80-х годах Г.С. Померанц был едва ли не самой влиятельной фигурой Самиздата; многое из написанного в те годы, распространявшегося в машинописных копиях, дождалось печатного станка через много лет, отчасти публиковалось за границей. Померанц – автор нескольких философско-эссеистических книг, многочисленных историко-культурных этюдов, литературно-критических статей и статей на актуальные темы политики и общественной жизни.

Довольно много места уделено в мемуарах идейному размежеванию с А.И. Солженицыным, которого автор «Записок» продолжает считать наиболее значительной личностью среди своих современников. Речь идет и о стиле, и о содержании полемики (чаще односторонней), продолжавшейся добрых три десятилетия. Авторитарному национализму Солженицына Г.С. Померанц противопоставляет своеобразно истолкованную «беспочвенность», под которой, в частности, подразумевается комплекс наднациональных, общегуманистических ценностей, объединяющий интеллигентов разных стран и вместе с тем ориентированный личностно. Последнее обстоятельство связывает общественную позицию автора с его религиозным кредо. Прекрасно написанные «Записки» (многим стоило бы поучиться у Померанца хорошему русскому языку, энергии и лаконизму литературного стиля) перемежаются стихотворными цитатами, главным образом стихотворениями З.А. Миркиной, чье творчество оказало на автора решающее воздействие. Иные страницы книги читаются уже не как исповедь, а как проповедь. Кажется, что имеешь дело с учителем какой-то очень симпатичной, эклектической западно-восточной секты, отчасти христианской, отчасти хасидской, чуточку индуистской и немножко дзэн-буддистской. Конечно, эти страницы рассчитаны на единомышленников, «собеседников» (установка на себеседника, поясняет Померанц, есть другая сторона обретения самости), и критическое обсуждение их не может быть задачей рецензии.

Богатый жизненный и литературный материал, охват событий, личность автора, портреты современников и встающий за ними облик нашей страны, наконец, удачно найденная манера изложения и превосходный слог – все это делает мемуары Григория Соломоновича Померанца выдающимся, если не попросту уникальным, явлением русской литературы всех последних десятилетий. Остается поздравить читателей с драгоценным подарком.